Страшные истории про тюрьмы

Криминальные, тюремные истории: за что могут убить?

« Я крыса, бейте меня». Удары по зэку были частые, так как у изнеможденного и ослабевшего от избиения бедолаги не хватало сил кричать, но его заставляли крикнуть ударами палок, и он отчаянно старался выкрикнуть: «Я крыса, бейте меня».
Когда его затолкали в барак, мне уже стало известно, за что так страдает этот заключенный. Он украл пачку сигарет. Возможно, такая жестокость не была бы к нему предпринята, но он постоянно воровал и постоянно попадался. Он обычный клептоман, а у зэков, как и мусоров нет «скачухи» для таких людей. Эти люди, воруя в очередной раз, думают, возможно, в этот раз фартанет, он просто получает «кайф», когда украденное на короткое время оказывается в его руках. Но распорядиться украденным ему не удается. Шли всегда к нему, находили украденные вещи, кстати, много зэков его прощали, не поднимали шума. Но есть ведь «правильные», кровожадность которых, заставляла их бежать к «людям» в общий дом и «поднимать базар».
«Крысу» водят по баракам, где каждый порядочный или желающий может его бить сколько угодно. В ход могут идти палки, табуретки и т. д. все за исключением ног. Ногами бить не канает. Желающих размяться зэков, всегда находится большое количество, некоторые ходят за ним в каждый барак, наслаждаясь зрелищем, другие участвуют в садистском развлечении.
После таких избиений зэки долго не встают с нары, могут пролежать месяц. Вот и этот бедолага, в очередной раз отлежавшись, пошел в баню, где «прихватил» чью-то «мыломойку» — барсетка, где все банные принадлежности: мыло, мочалка, паста и пр. Конечно, его в очередной раз пытались побоями отучить от воровства, но толком не оклемавшись, он уже не смог выдержать адова круга, его сердце остановилось на третьем бараке.

Истории заключенных колонии строгого режима (9 фото) » Триникси

Этот пост познакомит вас с историями двух обывателей исправительной колонии строгого режима №2, расположенной в городе Возжаевка, Амурской области. Оба они раскаиваются в содеянном и верят в то, что на свободу они выйдут уже совершенно другими людьми.
Артем, 28 лет (в местах лишения свободы провел 4 года)
— Я на эту скользкую дорожку ступил с детства. Хулиганом был. Всегда манила улица, все эти «стрелки», разборки, воровская романтика… Затягивает. Но когда уже завяз в этом — выбраться трудно. Не отпускают старые связи. Представьте, вот есть компания пацанов — они вместе промышляют, что-то воруют, и тут один откалывается… Непорядок. Как в стае волков начинается травля отбившегося ото всех. Сразу начинают «крепить». Но все-таки выбраться можно. На что у нас есть правоохранительные органы (улыбается)?
В первый раз я сел за воровство. Крал, крал, крал. Обносил квартиры, гаражи, на мероприятиях каких-то случалось заработать таким образом.
В квартиры я в основном попадал, вскрывая двери. Реже — через форточку. В день случалось по три-четыре кражи. То есть утром, в обед и вечером. А когда ночью кого-то дома не было — и ночью тоже. Но чаще всего, все происходило среди белого дня. Люди расходятся на работу, выбираешь квартиру, звонишь в дверь — если никто не открывает, то берешь монтировку и дело за малым. Вскрыл дверь, взял что хочешь и ушел.
Люди не любят вмешивается. Верите или нет, я среди бела дня спускал подельнику на веревке телевизор со второго этажа, выбрасывал огромный ковер, скидывал вещи. И хоть бы кто обратил на это внимание! Больше шансов попасться ночью, чем днем — шума больше.
Был такой случай. У нас на районе один нерусский снимал квартиру — это было у него что-то типа перевалочной базы, он с дамами туда отдыхать ходил от жены. Ездил на джипе, крутой такой. И вот, мы с друзьями подкараулили, когда он уедет, и залезли к нему в квартиру на четвертый этаж по балкону. Спустились с крыши. Вот там я разгулялся: если честно, просто всю хату вынесли… На нас он так и не заявил. Только собрал во дворе митинг из своих нерусских друзей, что-то решали они. А я спокойно стоял на соседнем балконе и пил вино, которое вытащил из его же дома. Нет, их я не боялся. Это они должны были бояться меня. У нас на районе все живут дружно — случись что, они б даже за его пределы не выехали бы. Не помогли бы и пистолеты.
Он знал, что это именно мы с друзьями вскрыли его квартиру. Да все знали. По хатам только мы орудовали по всем близлежащим районам, могли и в ближние села заглянуть.
Кражи приносили нормальный доход. Иногда до 30 тысяч в день, но все равно раз на раз не приходится. Зашел как-то по наводке в одну хату — мне говорили, что деньги там сто пудов должны быть, тысяч триста. А у меня была такая привычка: я как в квартиру захожу, первым делом на кухню иду — трапезу принять. Похавать, выпить, если есть. Открываю холодильник, а в нем стоит одна кастрюля. В ней борщ. Думаю, ну его нафиг, этот борщ. Нашел завалявшиеся печеньки, попил чаю. И стал искать триста тысяч. Все вверх дном перевернул. Нет денег. Золото, конечно, собрал, телевизор прихватил. А потом оказалось, что деньги-то в борще лежали, в целлофан завернутые. Так мне потом рассказал человек, который навел. Отличный тайник — в супе уж точно никто искать не будет.
В основном люди прячут деньги в предсказуемых местах. Опытный вор, зайдя в помещение, почти сразу угадает, где может быть наличка. В шкатулках редко кладут большие деньги. Часто их прячут в ящиках с бельем. Особенно — с женским. Думают, туда заглядывать не станут. Между шкафом и стеной карманчик какой-нибудь сооружают. В коврах.
Один раз нашел прямо-таки гору денег под матрасом. Думаю, что там бугрится? А под матрасом лежат ровные стопочки денег. Я удивился даже — как хозяева бедные спят на этом пригорке? Тех денег мне хватило надолго (улыбается).
Люди иной раз сами на себя наводят воров. Рассказывают всем и каждому, что копят на отпуск или ремонт. Хвастаются чем-то. Бывает, подопьет человек и сболтнет лишнего. Всегда нужно следить за тем, что и кому говоришь.
Квартирными кражами я прожил с 2000 по 2007 год. Потом тоже воровал, но немного переключился, потому что бытовую технику уже сложно было реализовывать, не катило. Пошла новая тема: металлолом. В курсе, наверное — с поездов, груженных металлом, скидывать груз и сдавать его потом. Я на железную дорогу, как на работу ходил.
Поезда мы даже останавливали. Накидываешь «крокодильчики» на распределительную коробку, загорается красный свет, поезд начинает тормозить. Только успевай, скидывай металл. Умудрялись целый вагон или полвагона разгрузить.
Попался я на банальщине: забыл надеть перчатки, на отпечатках погорел. Всю дорогу помнил, что надо надеть. Водка все карты спутала, не нужно было пьяным на дело ходить.
Я когда на «Централе» сидел (Благовещенский СИЗО — прим. авт) пересмотрел свои взгляды на жизнь. Решил отказаться от криминала. Думаю, на фиг мне все это нужно? Когда первый срок получил, я еще, как говорится, на всех парусах пер с блатными по жизни. Все чин по чину: «общаки» (на воле это что-то типа кассы взаимопомощи для тех, кто оказался в местах не столь отдаленных — прим. авт), стрелки. Помогал всем, кому это было нужно. Но когда я попал на срок, и когда освободился — мне никто не помог. Подумал: да лучше я буду жить, как нормальный человек, работать. Узнавать что-то новое. Вот, в колонии научился на гармошке играть. За два месяца всего, хотя раньше ни на чем не играл.
Валерий, 27 лет (в местах лишения свободы провел 7 лет, сейчас осужден на 3 года)
— В первый раз я попал в тюрьму по 161 и 162 статьям УК РФ. Разбойник, грабитель, то бишь. Коммерсов бомбили. На лохотронах караулили мажоров: подождешь, пока он выиграет достаточно, и отводишь его на «поговорить». Вы понимаете о чем я.
Я сдался сам. Надоело. Меня подали в федеральный розыск. Даже скажу точно на сколько — на один год, два месяца и 17 дней. Побегал и решил: хватит! Раньше сядешь — раньше выйдешь. Но все это время я находился в родном городе, что только добавляло экстрима в мои бега. Однажды шли с матушкой по рынку — как раз купили линолеум, я его нес. А тут навстречу полиция. Конечно, я отшвырнул рулон и бросился бежать. Стыдно перед мамой.
Промежуток между первым и вторым сроком у меня всего… семь дней. Вышел на свободу я 31 декабря. Сразу поехал из Комсомольска, где сидел, домой в Белогорск. Никого не предупреждал, решил устроить сюрприз. И устроил. 1 января в 6:15 утра я заявился к брату, как снег на голову.
Я ехал домой уже пьяным. Особенного ощущения радости от освобождения я не помню. Но вот когда брата увидел и маму — на душе было очень радостно. Мама плакала, сам плакал. Можно сказать, что в первые дни по приезду я пытался жить нормально, даже в спортзал успел сходить пару раз. Но случилось так, что я выпил и потянуло на приключения.
Пьяным совершил попытку преступления — меня вовремя остановили прохожие. И только через сутки я осознал, что со мной случилось. Тогда уже сидел в КПЗ. Состояние было дикое: я понимал только одно, что нахожусь в Белогорске. Еще какие-либо подробности отсутствовали. На зону меня привела огненная вода, как любили говаривать индейцы — большинство преступлений творится в пьяном виде.
Семь лет я жил преступной жизнью. Приехав в Возжаевку, очень сильно пересмотрел взгляды на жизнь и теперь хочу взять все в свои руки. Честно, даже рад тому, что я попал сюда. Когда вышел из колонии в Комсомольске у меня не было никакой цели впереди. Жил даже не одним днем, а одной минутой. Настоящим — здесь и сейчас. Теперь начал строить хоть какие-то планы. Заимел желания.
«Дайте в юность обратный билет, я сполна заплачу за дорогу» — такую татуировку мне набили в Тахтамыгде в самом начале срока. Тату-перстень означает загубленную молодость: «В казенном доме юность загубил». Большая наколка на спине набивалась в течении трех ночей. Татуировка с коброй и мечом, обозначающая старый герб особого отдела НКВД, символизирует мечту детства — я всегда хотел служить в армии, но меня не взяли из-за судимостей. С детства у меня были условные сроки.
Конечно, бить наколки в колонии — это нелегально. У меня был свой художник, я его учил. Заметил в парне талант и решил его развить. Сначала он рисовал нам открытки, плакаты. Потом я его уже к своей коже подпустил. Но чувствую, что рановато это произошло. В идеале, нужно было вообще не подпускать!
Верю, что впереди светлое будущее — семья, дети, работа. Когда-то, в начале первого срока, у меня была девушка. А сейчас нет — представляешь, не успел встретить за семь дней воли (смеется). Найдем! Я не переживаю пока по этому поводу.
Профессий у меня валом, не пропаду. В колонии освоил множество специальностей, корочки есть: электромонтер, слесарь, столяр, плотник. Но все же планирую после выхода завести собственный бизнес. Столярный, заниматься деревом буду. Все возможности для этого есть. У моего отчима столярка своя — только я там нужен был. Было все для хорошей жизни: квартира, машина, мотоцикл. Только меня там сейчас опять нет…
Отсюда

Очень печальная история про тюрьму (внимание, неприятные физиологические подробности): may_antiwar

Может, такие истории не надо рассказывать, но мне кажется, скорей, надо, просто чтоб отдавать себе отчет, что тюрьма – это не только бодрые улыбающиеся наши несгибаемые политзаключенные, играющие в сокамерниками в шахматы и монопольку. Есть другое, страшное, никто от него не застрахован.
А вот такая история: одни родители спрашивают нас – а почему наш сын сидит в следственном изоляторе в камере с “опущенными”, и что после этого с ним на зоне будет? Примите меры.
И приходим мы в допросную, и сидим там, и приводят к нам в череде других заключенных этого парня. Я, бессменная напарница моя Лидия Борисовна Дубикова, офицер, нас сопровождающий. Парень выглядит не ахти, хилый весьма, вид зачморенный, взгляд погасший, говорит бессвязно довольно. За двадцать ему годочков. Студент, на последнем курсе учился. Попал в СИЗО. Я потом скажу, за что. Пока пытаюсь понять проблему.
В общем, сначала в камере всё было нормально. Смотрящий русский был, жить можно было. Потом русскому изменили меру пресечения, и смотрящим по камере стал армянин. Стало хуже. И еще был один грузин… нездоровый интерес, в общем, проявляли. А однажды… однажды смотрел эротический канал…
Я говорю: спокойно. Офицера спрашиваю: что еще в СИЗО за эротический канал? Он: да нет ничего такого, может, по нормальному каналу передача шла эротическая… Ну ОК, говорю, к каналу мы еще вернемся, а в чем нездоровый интерес был? Ну, – парень отвечает, – дежурить нас за всех заставляли, в камере убираться за всех. Можно же по очереди убираться, или всем вместе, по-разному можно, но они не хотели…
Офицер взрывается: а почему ты сразу, когда это началось, сотрудникам не сказал? Ты же заезжал сюда в СИЗО, с тобой разговаривали оперативные сотрудники, объясняли, что к чему, ты продольному почему сразу не сказал? Тьфу!
Парень сидит, понурясь. Ну, типа жаловаться как-то нехорошо… Потом вспоминает: да и не нужен был мне их мобильный телефон, так я пару раз позвонил – они мне сказали, что я им теперь денег должен, заставляли меня домой звонить, деньги у родителей выпрашивать. Я не хотел. Они настаивали. Я им всякие истории рассказывал… выдумывал…
Я говорю: какие истории? Молчит.
Говорю: ладно. Переходим к эротическому каналу. Что произошло?
Ну так был в тот вечер включен эротический канал. Да я вообще его и не смотрел, но они стали меня подначивать, шуточки всякие… И, в общем, спрашивают – а ты вот, например, касался ли губами гениталий женщины? Я говорю: нет, я вообще не хочу с вами об этом говорить, а они опять спрашивают. Спрашивают и спрашивают. И так они приставали, что я, в общем, сказал – да, отстаньте только. Они говорят: да ну? И долго? Я говорю: ну секунд пять… или десять.
Они тогда сначала говорят: ну, это недолго, ничего страшного. А потом…
Я говорю: блин, но ты же знал, что этого нельзя говорить! Знал?
Офицер орет: но ты же знал, что этого нельзя говорить! Знал?
Парень говорит: ну знал… Я говорю: они тебя били, чтоб ты это сказал? Говорит: нет… просто как-то вот шуточками своими… ну, я сказал… думал, отстанут…
Что потом произошло, он уже совсем не может или не хочет говорить. Я спрашиваю: сексуальное насилие к тебе применили? Он говорит: нет. (Фиг знает, что там было на самом деле, даже знать не хочу). В общем, они сказали, что в тюрьме так принято, что раз делал это с бабой – сможешь и с мужиком, избили его и из камеры выломили. Типа всё, досвидос.
Перевели его в другую камеру. Там смотрящий нормальный был, они парня пожалели, сказали, что это по беспределу вообще, как с ним поступили, типа сиди спокойно. Он было расслабился. Так нет, потом говорят: извини, но смотрящий по СИЗО прислал, чтоб не в одну пацанскую камеру тебя не пускали больше. Короче, выломили его и из этой камеры.
Ну вот и перевела его администрация в ту камеру, где он сейчас. Необычная камера, через нее и дорога не проходит, очень камера непрестижная. И слава за ним в колонию пойдет дурная. Я говорю, Лидия Борисовна говорит, офицер говорит: следи за своим языком! Это твой главный враг! Ты хоть в этой камере всю эту историю не рассказывал? Он говорит: нет, я больше никому ничего не расскажу! Ох. Ладно, иди. Держись.
Уходит. Я говорю: ну и чего?
Офицер говорит: что можем, делаем. Контроль за ним особый. И на сборке, если выезжает куда, следим, чтоб с представителями уголовной субкультуры не пересекся. И в машине в стакане сидит. Как можем, смотрим за ним. А на зону вряд ли про него весточку кинут: кому он вообще нужен?..
Мы с Лидией Борисовной говорим: да ладно… мы ж взрослые люди, весточка-то полетит…
Ну, тогда, – говорит офицер, – остается единственный вариант. Если дадут меньше пяти лет, да если нарушений режима не будет, да если будет место, на хозотряде оставим его. Так безопасней. Ну а если больше пяти дадут – тогда увы. Но это уж суд решит… Конечно, не хотелось бы парню судьбу калечить. Вот как-то так… может, получится.
А, и я обещала рассказать, за что студента в СИЗО посадили. За гашиш. Вот не за героин, не за крокодил – за гашиш. Вышел он как-то из подъезда с дозочкой, а тут менты-винты. Пишут распространение. Вроде, его товарищ на это дело подсадил: у парня после травмы сильно голова временами болела, а гашиш типа эту боль снимал. Ну так, изредка, не то, чтоб часто. А он признал распространение. Наговорил на себя. Я спрашиваю: зачем? Он говорит: следователь обещал отпустить, поверил следователю…
У меня каких-то особых комментариев к этой истории нет. Ну да, гашиш. Ну да, парень не боец. Ну да, даже пожаловаться моральных сил не хватило – объяснили ему “товарищи”, что это западло. Но чтоб за этот фигов гашиш сломать человеку жизнь… ну че, бывает.

Интересные факты и истории из жизни тюремного мира

Тюремный мир – это совершенно жизнь совершенно в другой плоскости со своими законами, правилами и особенностями.
Предлагаем подборку удивительных историй и фактов о тюремном мире и отдельных заключенных, многие из которых окажутся весьма занятными и интересными.
Один прыткий заключённый Исправительного центра города Балтимора завёл четыре интрижки с охранницами, в результате чего все они забеременели, и попутно заработал около 20 тысяч долларов на торговле контрабандой.
В Норвегии самые опасные преступники отправляются в тюрьму-остров, где они могут делать практически всё, что захотят. По сравнению с международными стандартами там необычайно мало охраны, но эта тюрьма имеет один из самых низких уровней рецидивов в мире.
В 1995 году Роберт Ли Брок из-за решётки подал в суд сам на себя за то, что сам себе позволил совершить преступление в состоянии алкогольного опьянения, что и привело его к заключению в тюрьму. Иск был отклонён.
Алькатрас был одной из очень немногих американских тюрем, оборудованных горячим душем. Это было сделано с целью отбить у заключённых охоту к побегу (предполагалось, что после горячего душа заключённые не захотят окунаться в холодные воды залива).
В Японии заключённых-смертников оповещают о времени казни лишь за несколько часов. Их семьи оповещаются только постфактум.
В некоторых частных тюрьмах подсчитали, что дешевле выходит предоставить заключённым телевизор, чем нанимать больше охранников.
Когда психолог Тимоти Лири в 1970 году отправился в тюрьму, ему пришлось пройти психологический тест, который использовался для распределения заключённых по разным видам работ. Так как он был автором этого теста, он подобрал ответы так, чтобы его распределили в наименее охраняемую часть тюрьмы, откуда он, в итоге, и сбежал.
Ронни Ли Гарднер (казнённый в 2010 году) однажды разбил стекло в комнате посещений, отключил свет и занялся любовью со своей посетительницей. Остальные заключённые подбадривали его и блокировали двери.
В Калифорнии один заключённый как-то умудрился пронести три кольца для скоросшивателя и две коробки скрепок для степлера в своём заднем проходе, после чего заработал прозвище «Офисный склад».
В 2010 году двое заключённых просто вышли из тюрьмы в Висконсине, используя поддельные записи об освобождении. Их поймали несколько дней спустя.
В гренландском городе Нууке некоторые заключённые хранят ключи от собственных камер. Им разрешается выходить из тюрьмы на работу или учёбу. Некоторые даже ходят на охоту!
В Государственной тюрьме Нью-Мексико охранники объявляют несговорчивых заключённых доносчиками, в результате чего другие заключённые оскорбляют и бьют их.
По некоторым данным, нацисты принуждали цыган пить только морскую воду. Цыгане так страдали от обезвоживания, что лизали свежевымытый пол, чтобы хоть немного восполнить недостаток воды.
Согласно книге рекордов Гиннеса, самый длительный срок в камере смертников отсидел японский боксёр Ивао Хакамаде. Он провёл 46 лет в ожидании казни, и был освобождён в 2014 году после проведения теста ДНК, который подтвердил его невиновность.
Мошенник Рональд Макинтош однажды сбежал из тюрьмы в Калифорнии, угнал вертолёт, и вернулся за своей подругой, которая отбывала срок в той же тюрьме. Вскорости их обоих опять взяли под стражу.
Певец Мерл Хаггард содержался в тюрьме Сан-Квентин, когда там проходило выступление Джонни Кэша. Это событие вдохновило его на то, чтобы перевернуть свою жизнь и использовать свой талант во благо.
Во время пожара в тюрьме Огайо в 1930 году охранники отказались выпустить заключённых из камер. Однако некоторые заключённые сумели одолеть охрану и начали освобождать своих товарищей по несчастью.
Техас больше не предлагает смертникам особое угощение. Они едят ту же пищу, что и все остальные.
Компания Bayer, знаменитая своим аспирином, покупала заключённых у нацистов для тестирования своих препаратов.
Джо Арриди считается одним из счастливейших заключённых, когда-либо содержавшихся в камере смертников. Он имел IQ 46 и играл с игрушечным поездом, который дал ему надзиратель. Когда в 1939 году его провели в газовую камеру, он занервничал на мгновение, но успокоился, когда надзиратель взял его за руку и подбодрил.
В Государственной тюрьме Индианы существует программа, в рамках которой заключённым позволяют держать кошек. Предполагается, что забота о животных поднимает им настроение и помогает встать на путь истинный.
Тайским заключённым могут уменьшить срок, если они будут принимать участие в боксёрских матчах против иностранцев.
Последним военнопленным, вернувшимся на родину после Второй мировой войны, стал венгерский солдат Андраш Тома, обнаруженный в 2000 году в русской психиатрической лечебнице.
Самым массовым побегом в истории считается случай, когда сотни японских военнопленных сбежали из австралийской тюрьмы. Японцы считали австралийцев слабаками, т.к. те содержали пленников в слишком мягких условиях.

Тюрьма

Жадно глотая воздух, я ощущала бешеный стук сердца. Холодный пот медленно стекал по моей спине, напоминая о кошмарном сне. В полумраке я с трудом узнала знакомую мне тюрьму: четыре стены, маленькое окошечко под самым потолком и небольшая деревянная дверь у противоположной стены.
Разглядывая пыльные углы темницы, я с трудом успокоилась. Скоро это состояние вновь изменится, и тишина начнёт свою обыденную пытку. И тогда кошмары, приходящие ко мне каждую ночь, станут спасением.
Закрыв глаза, я вновь очутилась в собственном сне, том самом, который снился мне последние несколько лет. Я маленькая девочка, едва умеющая говорить. Сползая с кровати, я иду в комнату своих родителей. Они оба о чём-то ожесточённо спорят. Перевес явно на стороне матери, но отец внезапно ударяет её кулаком в грудь. Она падает на пол и громко плачет, загибаясь от боли. На мой крик прибегает бабушка. Она прогоняет отца, который успевает захватить со стола початую бутылку водки.
На меня никто не обращает внимания. Так и не позавтракав, я выхожу во двор, где ярко светит солнце. Пожалуй, это единственный радостный момент во всём моём сне. Я закрываю глаза и с наслаждением вдыхаю запахи природы.
Но я знаю, что мальчишки уже заметили меня и вот-вот что-то сделают. Почувствовав удар по голове, я открыла глаза. На земле рядом со мной валялось полено, измазанное чем-то алым. В тот же миг я упала без чувств.
Снова эта тюрьма. Здесь так тихо, спокойно. Нет людей, которые превращают мой мир в кошмар. Как хорошо, что я не та маленькая девочка. Что её ждёт в жизни? Быстрее всего она сгинет где-нибудь под забором, если, конечно, доживёт до совершеннолетия. А может быть, она станет ночной бабочкой, став циничной и жадной? Всё может быть. Как хорошо, что я не она.
Как быстро я стала успокаиваться в этой тюрьме. И снова тишина принимается за своё дело, оставляя меня один на один с собственными мыслями. Я чувствую, как она пробирается мне в голову, пытаясь напомнить мне, кто я и почему сюда попала. Как же не хочется думать об этом. Ведь я смогла это забыть, хотя мне не удавалось это долгое время. Лучше вновь постараться уснуть. Тогда тишина вновь отстанет от меня.
И вот я снова стала маленькой девочкой. Я лежу на своей кровати, а надо мною склонилась бабушка, грустно что-то шепча. Пытаюсь встать, но она меня останавливает. Почувствовав резкую боль в голове, я не стала сопротивляться.
– Спи сладко. А я пойду к себе, – тихо сказала она.
– Нет! Не оставляй меня! Оно всё ещё прячется под кроватью! – завопила я изо всей мочи, вновь пытаясь встать, чтобы убежать вслед за бабушкой.
– Не говори ерунды. Вчера ты утверждала, что кто-то прячется в шкафу, а на прошлой неделе говорила то же самое про зеркало.
– Но они повсюду! Не оставляй меня, бабушка!
Но я уже осталась одна. Слёзы текли по моим щекам, а я даже боялась их вытереть. В темноте я слышала, как заскрипела дверца шкафа, и по комнате кто-то начал ходить.
От собственного крика я проснулась. Вновь эта тюрьма. Всё те же серые стены с маленьким окошечком под самым потолком. И деревянная дверь. Всё то же самое. Тут не на что посмотреть. И мысли опять теряются. О чём мне думать, чтобы не вспоминать, что произошло со мной? Разве что о той маленькой несчастной девочке? Но почему она вообще мне снится? Пытается мой воспалённый мозг развлечь сам себя, придумывая сюжеты, или же эта маленькая девочка лишь отражение моего одиночества? Не стоит об этом думать…
И вновь сон.
Через слегка приоткрытую дверь слышна ругань. Я с трудом встаю и иду на кухню. У самой двери я остановилась. Не увидев ничего через замочную скважину, я тихо приоткрыла дверь. В тот же самый момент я увидела, как блеснул нож в руках отца, и мама тихо вскрикнула. На полу появилось большое тёмное пятно.
В ужасе я побежала на улицу, но тяжёлая рука отца схватила меня за локоть. Спустя какое-то мгновение, я оказалась в собственной комнате. Зная, что кричать бесполезно, я включила свет и стала разглядывать комнату. Как странно, что я когда-то предполагала присутствие кого-то под кроватью или ковром. Туда просто никто не влезет. А вот в шкаф. Боже мой! Шкаф. Его дверца точно такая же, какая находится в тюрьме. Этого не может быть. Я закрываю глаза, пытаясь прогнать видение.
Я вновь в тюрьме. Свет из окошка стал ярче обычного. В комнате стало так светло, что я отчётливо могла видеть каждый сантиметр двери, стоявшей напротив меня. Да, это та же самая дверь. Неужели через неё я сюда попала? Но я не помню этого. Я как будто всю жизнь была здесь. Я не помню другой жизни.
С трудом поднявшись на ноги, я сделала пару шагов. От непривычки у меня закружилась голова. Опираясь рукой о стену, я медленно приблизилась к двери. Да, это та самая дверь. И всё это время она была открыта. Я могла выйти из этой тюрьмы в любое мгновенье. Не думая ни о чём, я толкнула дверь.
Яркий свет на мгновение ослепил меня. Немного привыкнув к нему, я сделала шаг вперёд. Тюрьма позади меня исчезла. А передо мной стояла маленькая девочка с перевязанной головой, которая с мокрым от слёз личиком смотрела на меня. Она реальна. Тогда не являюсь ли я очередным сном чьего-нибудь больного ума? Я посмотрела на свои руки. Они просвечивали, но были так же реальны, как и всё, что я могла видеть. И тогда я поняла, что являюсь всего лишь душой этой маленькой девочки. Это не было сном. Я всего лишь придумала себе тюрьму, чтобы спастись от тюрьмы, которую сотворили мне в настоящем мире.
Что же мне теперь делать? Теперь я вспомнила, что было на самом деле. Тюрьма начинала исчезать из моей памяти. Сквозь слёзы я взглянула на девочку и улыбнулась.
– Иди сюда, не бойся, – тихо сказала я. Она тут же подбежала ко мне. Тихо обняв её, я закрыла глаза. Живое тепло охватило моё тело, и я открыла глаза. Посреди комнаты была лишь я одна, маленькая девочка, которая знала, что тюрьма должна исчезнуть навсегда.

Тюрьма

Сейчас конец 2015 года. Россия за эти двенадцать месяцев прошла через многое, а ее жителей тревожат события, произошедшие в Украине. Сейчас декабрь. И люди с нетерпением ожидают Новый год, и мы будем надеяться, что он будет куда лучше, чем этот, казавшийся нам долгим, тяжелым испытанием.
Но пишу я не для того, чтобы подвести итоги этого года. Мне хочется изложить на бумагу давнюю историю, двадцатилетней давности, произошедшую со мной. Она никогда не сотрется из моей памяти и исчезнет лишь со мной, когда я буду гнить в собственной могиле.
Произошло это в «лихие девяностые»: в стране в те времена была разруха: массовая безработица, преступные банды держали все под своим крылом, а в реках то и дело находились жертвы их «разборок».
Моя история начинается с того, что в те времена я работал надзирателем в одной колонии, под названием «Полярная сова», которая находилась за Северным Полярным Кругом и стояла на высоком побережье Восточно-Сибирского моря.
Блок № 3 предназначался для пожизненно заключенных, которые больше никогда не смогут выйти на свободу.
Как по мне, поделом им.
Все здесь было каменным и холодным: стены до середины закрашены зловещим фиолетовым цветом, краска уже начала от сырости пузыриться и отлупляться. Пол покрыт клеточным линолеумом, который от старости стерся и покрылся прожогами от сигаретного пепла. Над камерами уныло горели тусклые лампы, которые освещения как такового и не давали.
Каждый шаг здесь отдавался эхом, а собственное дыхание казалось невыносимо громким.
Здесь было восемь одиночных камер с каждой стороны широкого коридора.
Как говорил наш главный надзиратель Юрий Анатольевич – обитель скорби и безысходности. И с ним я полностью согласен: вечный полумрак и печаль этого места высасывали из тебя все жизненные соки и положительные эмоции. Домой всегда возвращаешься полностью «убитый» – падаешь одетый на кровать и все… даже аппетита не находишь.
Обычно число заключенных нашего блока не превышало числа камер, совсем даже наоборот, тут их было меньше, чем положено. На тот момент у нас сидел только один преступник: Кирилл Пахомов – бородатый лысый мужик с трепещущим, словно желе, волосатым брюхом. К нам его отправили за поджог жилого дома. Ясно дело, что сделал он это не специально, но тех двенадцати человек, которые заживо сгорели в тот день, от этого факта уже не вернуть.
Один конец коридора заканчивался массивной железной дверью, с выходом на тюремный двор, а другой уходил к перекрещивающему его другому коридору, с такими же стенами и линолеумом.
Направо – соседний блок, налево – кабинет главного надзирателя, которого я уже упоминал в своем тексте. Посередине стоял небольшой стол. Его поверхность скрылась за набросанными папками и документами. Рядом на тумбочке стоял маленький телевизор, а на стенах висели плакаты из «Плейбоя».
В одну смену со мной работал Юрий Анатольевич, Иван Смаровидло – так сказать, наше интеллектуальное светило, любящее побеседовать о религии и расизме, и Иван Садий (им заменили уволившегося Дениса Куцака, до смерти избившего одного из заключенных), которого все эти беседы о проблемах негров и разговоры об Аллахе изрядно бесили. Он говорил, что у нас сейчас в стране и без «черножопых» проблем хватает.
Работа меня устраивала: зарплата нормальная, да и коллеги ни какие-нибудь ублюдки, которых я повидал кучами во время службы в армии, а нормальные ребята, с которыми всегда интересно и можно найти занятие (обычно это игра в шашки). Единственный минус, как я уже упоминал: это место словно психологический паразит: поглощает все твои хорошие эмоции и даже способно довести до депрессии. Такое у меня уже было, когда я только сюда пришел. Но у меня нет другого выбора: у меня жена и маленькая дочь, которой через год идти в школу.
Все вокруг навевало печаль.
В 1996 году нам привели Дмитрия Петренко.
В тот день у меня наступили долгожданные выходные, которые я полностью уделил семье.
Вот тогда нам и привели нового постояльца.
Когда я вышел на работу, Леня Гнатенко, заменявший меня в выходные, отдал мне папку с информацией о новом заключенном.
Я посмотрел на фотографию. Просто не мог поверить, что такой симпатичный мужчина с невероятно добродушными и открытыми глазами мог быть убийцей. Только одна сентиментальная, мечтательная улыбка заставляла усомниться в том, что этот человек является преступником.
Дмитрий Петренко. 28 лет. Работает зам. начальником котельной. Известен как Саратовский маньяк, убивший семерых женщин. Милиция вышла на него совершенно случайно. Он был задержан в собственной квартире, где насиловал труп своей последней жертвы.
Первым делом я прошелся в коридор, дабы увидеть этого “выродка общества” вживую.
У меня мигом защемило сердце.
Это было лицо счастливого ребенка, которому снится прекрасный, волшебный сон, о том, как он летит вместе с птицами, а под ним целый мир, и ему хочется разглядеть под собой все-все.
На лице сияла блаженная улыбка. Если бы он еще засунул в рот большой палец, то точно походил на маленького мальчика. Только с щетиной.
Но это было ложное мнение.
Он проснулся так внезапно, что у меня создалось ощущение, будто он только притворялся и заранее знал, что я стою перед ним, так как его глаза сразу были устремлены на меня. Но это были не человеческие глаза. Гиены, не меньше.
Мною овладело оглушающее шоковое состояние. Это лицо… оно испугало меня даже больше, чем когда я ребенком посмотрел фильм о Фредди Крюгере. От этих сощуренных, жаждущих крови глазам и оскала, обнажающего остатки зубов, меня, как говорится, молнией ударило. Было понятно сразу, что передо мной психически ненормальный человек.
Одним молниеносным движением он спрыгнул с койки и уже стоял у решетки, просунув безумное лицо между прутьями, тряся ими, словно это могло помочь ему выбраться. Хотя, что можно ожидать от сумасшедшего?..
Только тогда я со всей ясностью понял, как мне повезло, что я стоял посередине коридора.
В одном из соседних блоков работал Влад Морев. Мы с ним иногда беседовали на семейные темы, ну и просто здоровались, проходя друг мимо друга. Насколько мне известно, у него тоже была дочь, но только та уже училась во втором классе.
Однажды он вошел в камеру к заключенному, который, скрючившись на койке, выл, что у него невыносимо болит живот. Когда наивный Влад подошел поближе, тот резко встал и мертвой хваткой вцепился тому в плечи. Надзиратель даже не успел понять, что к чему, как заключенный по кличке «Демон» отгрыз ему глотку.
Представив, что со мной сделал бы этот псих, я невольно передернулся.
– Здоров, зайка! – голос был гладким, не прокуренным, как у обычных рабочих. Я бы даже сказал, приятный голос. И от этого меня пробила дрожь:
– Как делишки? Че такой хмурый-то? Обосрался что ли? Да ладно тебе… я только баб режу. Ты ж не баба… -его лицо стало комично серьезным. – Или я чего-то о тебе не знаю? – Он захихикал, прикрыв рот рукой, словно девчонка, шепчущая своей подружке что-то про проходящего мимо парнишку.
Я схватился за дубинку, но вытаскивать ее не стал. Меня словно парализовало. В горле поднималась волна ужаса, душащая, мешающая поступлению воздуха. Ведь самое страшное было то, что я никак не мог понять, в чем причина этого страха. Честно говоря, и сейчас не пойму.
Последующие две смены ничего странного не происходило. Кроме того что Павленко орал, чтобы его выпустили, а не то он будет плакать, да мастурбировал, глядя с глупым выражением на каменный потолок, напевая «… и снова седая ночь, и только ей доверяю я…» И даже когда сквозь пальцы потекла кровь, он не останавливался, а только ускорял темп процесса и пения.
А вот потом, после выходных начало происходить нечто действительно странное.
Мы все сидели в кабинете Юрия Анатольевича и по очереди играли в шашки. Из-за своей невнимательности я продул им всем. А вот Ваня Смаровидло наоборот, обыграл нас всех в сухую. По маленькому шипящему телику показывали «До 16 и старше…», но мы на него почти не обращали внимания.
А когда из коридора донесся голос Петренко, мы забыли обо всем на свете.
Это было не пение, не крики с угрозами. Он разговаривал, причем с кем-то. В его речи слышались жалобные ноты, потом он на кого-то огрызался, смеялся. Говорил своему собеседнику, что он получил по заслугам.
Мы недоуменно посмотрели друг на друга. Нам в голову пришла одна и та же мысль, но Юрий Анатольевич ее отверг, сказав, что Петренко с Пахомовым никак не могут вести беседы. Они даже не могут видеть друг друга.
Я, в качестве проигравшего, с жалобной миной направился в коридор, проверить ненавистного мной заключенного. Безумец никак не хотел выходить у меня из головы.
По пути к нему меня позвал Пахомов. Он стоял у самой решетки, с испуганным видом глядя на меня, словно я был Крюгером.
– Чего? – В полуобороте спросил я у него. Я мог бы, конечно, подойти к нему вплотную, так как знал, что Кирилл безобиден. Он сел-то сюда не по своей вине. Просто кто-то не умеет делать обогреватели.
Но я решил не рисковать.
Он кивнул в ту сторону, где сидел Петренко:
– Он… там… это… говорит с кем-то.
– Я знаю. Поэтому я и иду проверить, че там у него.
– Нет. В смысле… там кто-то есть. Я слышал голос… второй.
Я в испуге подбежал к камере нашего второго постояльца.
Тот в камере было один, сидящий на койке и грызущий ногти.
Я прошелся дубинкой по решетке. Он с ошарашенным видом посмотрел на меня. Поднялся и поплелся ко мне. Я, уже как по инерции, отошел к середине коридора.
– Начальник, – голос был осипшим и жалобным. Неудивительно. Столько петь-то. – Начальник. Выпусти меня, прошу. Я не могу тут больше. Прошу-прошу.
– А где же твой пыл? Ты ведь так петь любил… – съехидничал я.
– Ты не понимаешь совсем ничего. Они уже здесь, – последние слова он проговорил шепотом, словно боялся, что нас подслушивают.
– Кто «они»? – во мне зародилась тревога. Неужели он сбрендить уже успел?
Он просунул руку между прутьев и жестом подозвал меня к себе.
Я застопорился. Нет, со мой такого не прокатит. Не хочется мне, чтобы мне глотку откусили… или ещё чего похуже.
– Да не боись ты, начальник. Ты мне и задаром не нужен, – в голосе слышались нотки раздражения. Я с ужасом осознал, что он словно прочитал мои мысли. Я, делая с каждым шагом интервалы во времени, подозрительно глядел на него. Он продолжал подзывать меня, с нетерпением на лице.
Когда же я подошел, почти впритык, крепко-накрепко схватившись за дубинку, он просто заговорил мне на ухо.
– Они здесь.
– Кто они-то? – вот теперь я начал раздражаться.
Он сочувственно мне улыбнулся:
– Они. Те, кого я убил.
Точно. С катушек съехал.
– Смейся, начальник, смейся, – Петренко вновь будто прочитал мои мысли, – Ты нифига не понимаешь. Я убил их, и они пришли, чтобы отомстить. Замучать… – он оглянулся, смотря куда-то в потолок. Потом испуганно повернулся назад ко мне.
– Я слышу их.
Я прислушался. Тишина, которая давила куда сильнее, чем громкие звуки. Только слышен храп Пахомова и тихий, далекий звук, идущий от телевизора.
– Это телик, – подвел я итог, думая, как, интересно, учителя работают в школах для идиотов?
– Вашу коробку я тоже слышу. Но это другое. Они уже здесь. Господи, – посчитав, что со мной продолжать разговор бесполезно, Петренко отвернулся и сел в угол.
Я тоже решил уйти, но перед этим своими глазами увидел, как его койка сдвинулась с места, скрепя железными ножками по каменному полу.
Не знаю, кто сильнее испугался: я или Петренко. Мы оба подскочили, только Дмитрий к тому же еще и издал писк.
Потом меня обдало холодным ветром, развевавшим волосы. Откуда-то сзади. Я повернулся, ожидая увидеть, что дверь, ведущая на улицу, открыта… Но она закрыта на все замки, да еще и на засов. Ветру неоткуда взяться здесь, да еще такому ледяному.
Единственное, что мне тогда было под силу – убежать восвояси, к нормальным людям.
Заметив мою заторможенность, коллеги начали меня расспрашивать, что да как…
Но я молчал. О таком нельзя рассказывать.
Последняя наша встреча прошла никак не лучше, чем первая. Петренко выл и рыдал одновременно, исцарапав всю стену. Он говорил, что больше не может терпеть их присутствия. Даже Пахомову это надоело. Он просил нас, чтобы мы уже его заткнули, наконец. Начали приходить жалобы из других блоков, что наш заключенный слишком громко орет.
Когда подошел к Петренко, я не видел его еще таким жалким. Между ног росло мокрое пятно.
– Начальник! – он, прислонившись к решетке, тянул ко мне свои руки, лишившиеся ногтей, – Выпусти меня! Не могу. Они мучают меня! Говорят, что я сгнию тут, но пока они будут всегда тут!
Я подошел ближе, держа его за плечи. Начал трясти Петренко, но это никак не помогало. Он лишь бессмысленным взглядом смотрел сквозь меня.
Когда он оживился, то заговорил вновь. Он говорил, как человек, обреченный на гибель. Так оно и было…
– Одна из них… Ее сожрали крысы. Но она тоже здесь, с остальными. Шаркает… совсем ходить не может. Она и крыс сюда привела. Пищат и пищат. У меня уже голова бо-бо. Вторая ползает за мной на локтях… но я пока держусь… да… где я… начальник… – его голос слабел с каждым словом, которое он произносил.
Я посчитал, что это уже ЧП, поэтому, позвав остальных, начал открывать камеру. Ключ в моей руке дрожал и никак не хотел попадать в замочную скважину.
Когда мне все-таки удалось открыть ее, я услышал голос, веющий могильным ужасом, словно ветер, дующий в ухо. По коже у меня пошли мурашки. У вас бы тоже такое случилось, если бы вы его услышали.
– УХОДИ! – произнес призрачный голос, и меня сильным толчком отбросило к противоположной стене. Несколько секунд или даже минут я не мог дышать: слишком сильный был толчок об стену. Дверь сама по себе закрылась, и я услышал щелчок в скважине. Ключ вылетел и полетел в мою сторону. Врезавшись в стену, он упал рядом со мной.
Последнее, что я помню: что возле койки из пола выросла черная фигура, напоминавшая скелет, сделанный из мрамора. Она, шатаясь, поплелась к Петренко, который сидел на полу и визжал, словно резаная свинья.
Из-под кровати появилась нескончаемая волна серых крыс. Их красные глаза-бусинки горели той же кровожадностью, что и у Петренко, когда мы с ним впервые встретились. У многих длинные голые хвосты запутались и связались в огромные узлы. Они наполнили собой всю камеру, бегая по своим сородичам и откусывая от Петренко куски плоти с отвратительным чмоканьем. Я видел, как одна, особенно крупная, залезла ему в рот, и из него потекла кровь. Каменный пол исчез под грудой двигающихся мохнатых тел. Уши заложило от нескончаемого писка и воя.
И голоса. Женские, радостные. Я увидел их всех. Всех, кого он убил и кто пришел сюда, чтобы отомстить. Видел молодую красивую девушку. Еще школьницу. У нее еще вся жизнь была впереди, она могла стать хорошей, верной женой и заботливой матерью… Но Дмитрий Петренко, он же Саратовский маньяк, убил ее, изнасиловал труп и спрятал его под досками в полу старого сарая… Теперь ее съели крысы, и она пришла сюда с висящей меж лопаток головой вместе теми, кто с особым смаком полакомился ею. Пришла, чтобы ее убийца ощутил на себе, что значит быть съеденным крысами. Заживо. Он лишь думал, что девушка мертва, и спрятал ее. А она проснулась и поняла, что не может пошевелиться под грудой тяжеленных досок. Потом девушка услышала писк. И ничего не могла поделать. Одна крыса залезла ей прямо в ухо, суя поглубже свой мокрый нос…
Я не мог на это смотреть.
Они окружили своего визжащего на полу убийцу, пытавшегося сопротивляться армии крыс и призрачным силам. Петренко скрылся в темноте, и крысы со своими истлевшими жертвами накинулись на него, тоже уйдя во мрак.
Они все здесь. Да. Действительно.
Я услышал душераздирающее истерическое визжание Петренко и звук ломающихся костей. Единственное, что заглушало эти кошмарные звуки – еще более ужасающий, доводящий до безумия писк крыс, от которого меня, скорее всего, контузило.
Дальше я ушел в забвение.
Разбудил меня Денис Куцак. Я лежал на небольшом диванчике в кабинете Юрия Анатольевича. Понял, что лицо щиплет от холодной воды. В руке Денис держал кружку. Все друзья тревожно смотрели на меня.
– Ну, ты как?
– Нормально, – автоматически ответил я и вспомнил тот ужас, который мне довелось увидеть.
– Что с Петренко?! – я резко встал, и спину пронзила ноющая боль, заставившая меня ощериться и вернуться в прежнюю позу. Видимо, удар был слишком силен. Надеюсь, что ничего не сломалось.
– У него под койкой оказалась трещина, – начал бледный главный надзиратель, вытащив из шкафа коньяк и дрожащими руками наливая его себе в стакан. – В камеру ворвались крысы.
– Они съели его, – подвел итог Ваня, сидящий за столом, пытающийся унять дрожь в теле.
Теперь у нас будут проблемы.
Мы вынесли все, что осталось от Саратовского маньяка – груду сломанных костей с кое-где прилипшей оставшейся плотью. Кровь в камере уборщик отказался вымывать, поэтому эту честь предоставили нам.
А крови на полу было много. Кровавые следы крысиных лапок были повсюду, даже на стенах.
И еще следы. Туфли на шпильках.
Но никто, кроме меня их не видел.
Нашу тюрьму закрыли. Хотя наше начальство уверяло, что во всей тюрьме: ни в подвале, ни в кладовой, не было ни одной крысы. По этому поводу каждый месяц в нашей тюрьме проходила проверка. Тем более крыс было столько, что их не заметить было бы тяжело.
О дальнейшей судьбе своих коллег мне ничего не известно. Сами мы переехали в маленький городок Уссурийск, что в Приморском крае, где наша маленькая Анюта и пошла в школу. Я в свою очередь нанялся грузчиком и проработал им до конца этого тысячелетия. Теперь мы живем в поселке Тимирязевском себе спокойно – одной счастливой семьей. Как и должно быть изначально, когда два сердца сплетаются воедино.
Но по ночам мне до сих пор снятся кошмары.
И я до смерти боюсь крыс.
Автор – Роман Васалаев, я.

Тюрьма

Один мальчик закончил третий класс с двойкой по математике. Ему и его родителям сказали, что если мальчик не исправит осенью двойку, то его оставят в третьем классе на второй год.
Родители посадили мальчика под домашний арест. Они вынесли из его комнаты компьютер, книги, игрушки – всё, что могло помешать мальчику решать задачи. Ему велели решить сто задач по математике. Только после этого можно будет сходить поиграть на улицу или сходить в гости к друзьям.
Мальчик сел за стол и принялся решать задачи. Первые три задачи получилось сделать легко. Мальчик хотел решить ещё одну или две задачи, но тут на небе появились чёрные тучи, которые закрыли солнце. Стало темно. В доме напротив стали зажигаться окна. Скоро зажглось то самое окно, на шестнадцатом этаже…
Там жила девочка, в которую был влюблён мальчик. Она училась с ним в одном классе, и вот уже несколько месяцев, как мальчик сходил с ума по этой девочке. В коридорах школы он старался держаться к ней поближе, сидя на уроке, он косил глаза налево и смотрел, как серые глаза девочки смотрят то на доску, то в тетрадь, то в учебник. Вот и дома мальчик следил за девочкой.
Он знал, что она живёт на последнем этаже в квартире с края. Он как-то раз зимой заметил, что девочка после школы зашла в свой подъезд, а через пять минут зажёгся свет наверху, в самом углу дома. Мальчик понял, что девочка зашла в свою комнату. С тех пор он почти всё свободное время проводил у окна и смотрел на окно девочки, когда оно горело.
Мальчик отвлёкся, забыл про математику, смотрел на окно. Когда свет в окне погас, мальчику уже надо было ложиться спать.
Следующим утром была суббота. Мама не работала. Утром она сходила в магазин. Когда вернулась, то рассказала мальчику, что по дороге встретила маму той самой девочки. Они разговорились. Оказалось, что девочка заболела ангиной. Температура у неё высокая, и лежит в кровати постоянно.
Теперь мальчик совсем не смог решать задачи по математике. Он всё сидел у окна и переживал за девочку. Так прошёл месяц. У мальчика до сих пор было только три решённые задачи. Родители догадались, что у их сына почему-то плохо получается решать задачи дома. Тогда его отвезли на дачу. Там мальчика посадили под замок. Поставили ведро с крышкой, чтобы он мог ходить в туалет, оставили еды на неделю и воду. Сами родители вернулись в город, им надо было на работу.
Мальчик быстро решил четыре задачи. Но наступил вечер, и где-то вдали зажёгся огонёк. Мальчик присмотрелся – а ведь это дом девочки там вдалеке! Этот дом находился на самом краю города, а за ним шли поля, а потом дачи. У мальчика сильно забилось сердце. Он прижался лбом ко стеклу и смотрел вдаль. Всю ночь этот огонёк горел в ночи. Видимо, с девочкой случилось что-то плохое. У мальчика от волнения сердце билось в груди как большой камень.
Когда родители через пять дней, в пятницу, приехали проведать сына, мальчик продолжал стоять у окна. Глазами он прожёг в стекле две дырки и всё повторял: “Один плюс один равно… Один плюс один равно… Один плюс один…”
Папа дал понюхать сыну нашатырного спирта. Мальчик пришёл в себя и тут же закричал от боли. Он снял свои штаны, и родители увидели, что ноги его обглоданы крысами.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *