Страшные истории про сибирь

Страшная история из Сибири.

Эту страшную историю рассказала моя учительница иностранного языка, Светлана Михайловна. Я дружила с ее дочерью и часто засиживалась у них дома за чашкой чая. В один из таких вечеров, слово за слово, мы коснулись темы разного необычного в жизни. Светлана Михайловна (далее С.В.), человек интеллигентный не в первом поколении, здравомыслящий (а как же иначе – учитель ведь!). Вот, что она нам рассказала.
Родители С.В. сами из Сибири (не запомнилось, откуда). Отец – военный, мать – учитель. Они на лето часто отправляли дочь к родным, в одну из небольших деревень, во множестве разбросанных в непроходимых дебрях сибирских лесов.
На момент произошедшего С.В. было лет 16-17: комсомолка, отличница, атеистка. Жила у бабушки отца, т.е. своей прабабушки. Старушка покрепче многих молодых – сибирское здоровье! А так как родственников рядом осталось мало – поуезжали в города – на попечении прабабки остались многочисленные могилы на деревенском погосте.
В один из погожих дней попросила бабуля С.В. сходить с ней на кладбище, помочь прибраться (накануне какой-то церковной даты). Да и идти вдвоем веселее (к слову, погост находился далековато от деревни).
Идут они, внучка и бабуля, по заросшей, еле видимой, дороге. По ней-то, само собой, редко ездили. Только хоронить кого, да помянуть по датам. Над ними деревья до неба. Ветер в кронах шумит. Лесные звуки – вроде и тихо, а вроде и фон из скрипов, шелеста, писков. Да еще и мысли, что на кладбище идут. Жутковато!
Пришли на кладбище. Оно старое-старое. Большинство надписей стерто дождями и снегами, но кое-где угадывались даты 18… какой-то бородатый. Естественно, и кресты старые, прогнившие, некоторые вообще – труха.
Прибрались они на одной могилке, на второй. Подошли к третьей. Здесь была бабушка прабабушки похоронена. Вырвали траву, собрали листву. Вот тут-то и увидели…
Над самой могильной землей в дереве креста дырка, грецкий орех пройдет! И дырка не новая: складывалось впечатление, что такого же возраста, что и сам крест. И отверстие не насквозь, а внутрь креста. И вот оттуда тянулась толстая нитка, бывшая когда-то белой, а теперь грязная. И входила она в землю у основания креста.
Прабабушка заохала, за сердце схватилась, креститься начала и бормотать под нос, видимо, молитву. Ну, а С.В. же комсомолка! Атеистка! Засмеялась над прабабкой и потянула за нитку, пытаясь вырвать. Старая закричала, чтоб она не трогала, и опять за сердце хватается, глаза закатывает.
Вот тут-то самой С.В. не по себе стало. Конец нитки, который в земле, сидел мертво, не шелохнулся. А вот тот, что в крест входил, потянулся. И по ощущениям, был очень длинным и на том конце, внизу, было что-то тяжелое. Теперь и у С.В. нервы не выдержали. Она схватила с земли ножницы, какими они кусты и траву резали, и щелкнула по нитке. Отрезанный конец мгновенно исчез внутри креста, утянутый тем тяжелым, что там было.
И как рассказывала С.В., такой ужас их с прабабкой охватил, что бросились они бежать с кладбища, побросав пожитки. Она тянула старушку почти на себе – все ж та далеко не молодая, но до самого дома не останавливались!
С того времени ни она, ни прабабушка на это кладбище больше не ходили.

Сибирская нечисть

Вероятно, истории про усадебную нечисть, колдовство и гадания находятся в Сибири в таком же «загоне», как и во всем мире, но на совершенно особом месте находятся истории про нечисть, обитающую в лесах, а также в заброшенных строениях и деревнях. Эти истории вовсе не перестали рассказывать, в XX веке эта фольклорная тематика не исчезла и не ослабла, и причина этого тоже понятна: в Сибири даже в очень населенных местах в крестьянском хозяйстве всегда была очень велика роль охоты, путешествий, отхожих промыслов, торговли. Без всего этого попросту не было хозяйства. Уже в XIX веке сибирский крестьянин вынужден был активно торговать, а города были часто далеки от деревень. Ехали дня два-три, а то и неделю, причем ехали зимой, когда останавливаться под открытым небом было почти невозможно. Значит, люди постоянно оказывались в избушках, в домах, обитаемых только часть года, фактически в брошенных людьми помещениях, где, по точному определению А. К. Толстого, «долго ли другим хозяевам завестись?».
То же самое касается и охотничьих избушек или строений, которые делаются на заимках и на покосах, — все это строения, обитаемые только часть года. Строения, в которых, как говорит опыт человечества, всегда заводятся другие «хозяева».
Россиянин в Сибири постоянно оказывается в таких помещениях, и если пласт историй про столкновения с другими «хозяевами» невелик — я отнесу это на счет выполнения людьми некоторых важных правил. Конечно же, в семье не без урода, но все-таки в Сибири довольно строго выполняются правила поведения во временном жилище.
Во-первых, в такое жилище принято входить как в обитаемое: снимать шапку, кланяться у входа, просить разрешения войти и воспользоваться жильем. Многие люди громко рассказывают о себе, объясняют, почему им понадобилось жилье, и даже иногда вслух обещают себя вести «правильно». То есть ведут себя уважительно, признают правила поведения и первенство «хозяев».
Во-вторых, неукоснительно соблюдаются правила поведения во временном жилище. Пока ты в нем — ты можешь пользоваться всем, что в нем есть, включая дрова и еду. Но, уходя, обязательно оставляют дрова и запас пищи. В этом, конечно, сказывается элементарная справедливость и понимание, что «пока я здесь, мой-то дом без хозяина». Но не только. Сибирские условия заставляют делать поправку на климат, на образ жизни в малонаселенных местах. Мы не знаем, кто и при каких обстоятельствах будет пользоваться этим жильем. Тот, кто придет после нас, может не иметь времени наколоть дров — например, если человек войдет в избу обмороженный или с пораненными руками.
Не так уж часто, но вполне реально складываются ситуации, когда от корректного поведения пользователей жильем зависит здоровье и даже жизнь последующего пользователя. Традиция учитывает это, и «хозяева» жилья принимают это во внимание. Во всяком случае, никакие сложные ситуации и необычные истории не связаны с жильем, которое используется человеком всего 2—3 месяца, а то и несколько недель в году.
Соответствующий пласт историй связан с заброшенными деревнями. Эта реалия — заброшенные деревушки — тоже вовсе не чисто сибирская, но у нас этого как-то особенно много. Остается удивляться тому, как быстро разрушаются дома, из которых навсегда ушли люди. Охотничья избушка или сарай для сена на заимке могут простоять по сто лет и больше, хотя пользуются ими по 3—4 месяца в году, а остальное время они стоят заброшенные. А вот дома, из которых ушел человек, ветшают и разрушаются совершенно стремительно. Буквально лет за двадцать дома превращаются в сущие руины, а за тридцать-сорок практически исчезают. Дольше всех сохраняются почему-то баньки. То ли дело в том, что баньки сочетают простоту постройки и большую основательность, прочность сруба. То ли они больше нравятся новым «хозяевам» деревни… этого я не могу сказать.
С заброшенными деревнями, в домах и в банях которых мне приходилось ночевать неоднократно, у меня связано по крайней мере два наблюдения о необычном.
Первый раз я наблюдал эти эффекты в 1982 году в деревне Усольцево, лежащей на одном из островов Ангары. В это время в Усольцево жили только три старухи и старик, причем вовсе не муж одной из них: его собственная старуха померла несколько лет назад. Жалкие остатки уже несуществующего общества, эти старики ютились в двух домиках, а остальные двенадцать или почти развалились к тому времени, или пустовали и начинали разваливаться.
Это были красивые дома, сделанные добротно и со вкусом. Изящная резьба покрывала наличники окон, коньки крыш, столбики крылечек: строили для себя, готовились жить сами. Грустно было входить в дома, навсегда покинутые теми, кто строил их так ладно и любовно, кто резал по дереву, украшая свою жизнь и жизнь потомков.
Вдруг за моей спиной резко хлопнула дверь. Порыва ветра не было, да и дверь была не открыта, а плотно прикрыта в этот момент. Что-то открыло дверь и с шумом захлопнуло при полном безветрии.
Да, эта хлопнувшая дверь… И сразу же как будто звук шагов по заросшей травой сельской улице. Заскрипело дерево. Да, открывалась калитка. И опять зазвучали шаги. Легкие шаги быстро идущего, спешащего человека.
Галлюцинация? Бред? Мне стало жутко, неприятно, и я быстро пошел к берегу реки, к единственным жилым домикам.
Сельская улица-дорога оставалась неровной, местами глубокие колеи хранили дождевую воду. Возле одной такой промоины глубоко в землю ушел след. След мужской ноги, обутой в сапог; след еще заполнялся водой.
Помню отвратительное ощущение непонимания. Происходило что-то, не имевшее ничего общего со всем моим опытом жизни; со всем, чему меня научили и что я считал всю жизнь истиной. У меня не было совершенно никакого способа хоть как-то объяснить происходящее. Потому что в эти годы я оставался почти полным советским атеистом, разве что склонным соглашаться, что «вообще-то что-то есть» (как это свойственно очень многим атеистам). То есть я был совершенно убежден, что надо принадлежать к Церкви… Но и это убеждение было скорее политическим, было демонстрацией того, что никакие коммунисты своей цели добиться не в силах, моя семья и я лично никакого отношения не имеем к их бредовым затеям и дальше иметь не собираемся.
Но происходящего я не понимал, под защитой себя не чувствовал и испытал отвратительное, очень сильное — до тошноты — чувство испуга и совершеннейшей беспомощности.
Поверхность реки морщил ветер, мелкие волночки накатывались на гальку и крупный песок; открытая ветреная даль была и красивой, и уж, конечно, очень прозаичной. А возле жилого, неразрушенного дома на скамеечке сидела бабушка Алена, положив обе руки на клюку. И это тоже был кусок прозы жизни, чего-то очень здорового, очевидного и реалистического.
— Нагулялся? Молоко будешь пить?
— Буду!
Дефицит общения у старухи был совершенно чудовищный, и минут за десять разговора между нами возникла такая доверительность, что я вполне уже мог спросить: что это, мол, такое ходит по деревне… а не видно?!
— Ходит, батюшка, ходит! — подтвердила весело старушка.
— А кто ходит-то?!
— Да хто его знат? Ходит и ходит… Давай молока подолью.
Не в первый и не в последний раз я столкнулся с мировоззрением, совершенно противоположным мышлению интеллектуала. Мне нужно было, чтобы все явления находили место в некой схеме. Если происходило то, чего не может быть, я очень удивлялся и начинал искать объяснений — как же так?!
А старая бабушка Алена вовсе не нуждалась ни в каких объяснениях. Все, что происходило вокруг, просто учитывалось: есть вот и то, и то, и то… Картошка прорастает, если ее посадить, а если ее поджарить, она вкусная. В деревне есть коровы, а в тайге — олени и лоси. Сама картошка в лесу не растет, зато малина — растет. По деревне стучат калитка и дверь, а в грязи находятся следы ног… Все это есть, и все тут. А как все это объяснить — неважно, и вообще пусть умники и объясняют, деревенской бабке это, может быть, и ни к чему.
Во всяком случае, никаких объяснений бабушка Алена мне не дала, сказала только, что он безобидный, не трогает, и налила еще молока.
А я больше не пошел в глубь деревни и не стал изучать, кто здесь ходит.

Сибирская жуть – Истории о странном и непонятном

Я уже рассказывала, что мама 2 года жила в Тынде, республика Тува. Это происходило там.
Мама снимала домик вместе с еще одной женщиной, и у нее был ребенок, девочка лет 11–ти.
С маминых слов.
…Было лето. Пришла с ночной смены, вся в мыле, ну, думаю, сейчас помоюсь и спать. Дверь входную предварительно закрыла на засов и на замок. Чтобы никто спать не мешал.
Сожительницы ее не было, ушла на работу
– Ну, сделала все свои дела, и улеглась. В легкой дреме слышу – стучатся в дверь комнаты, в которой сплю… Я привстала… опять стук, думаю – «Кому там неймется…?»
Да и полы не скрипели… Подошла к двери, опять стук…. Думаю – «Не буду открывать, меня нет…»
Пошла опять в постель… Опять стучат… Опять к двери… И Оксанкиным (дочь сожительницы) голосом: «Марина, открой, это я».
Я такая – «А ты разве не уехала? Сейчас открою».
(Тогда у меня камень с души упал) беру ключ. Почти вставляю его в замок.
Тут меня как током шибануло. И до меня доходит, что Оксанка-то В ЛАГЕРЕ! Уже неделю, как уехала, и все у неё там хорошо. Это по определению не может быть она…Смотрю в замочную скважину – а там… кто-то в пальто в клеточку. У меня холодок пробежал по спине… Я от двери одним прыжком прыгнула на кровать, как это у меня так получилось, не знаю, расстояние приличное… Сижу, прикидываю, если бы это был человек, половицы бы стучали… Да и дверь бы он входную открыть не мог. А стук все продолжается… И, что самое интересное, читаешь молитву – тихо. Перестаешь – стучат…
Так что нечисть может не только по ночам шастать.
Так я и просидела до вечера, пока сожительница не пришла. Смотрит – а я белая вся, она спрашивает – Что случилось? (Это ей не впервой) Я отвечаю: «Кое-что было…»

Сибирская жуть

Вероятно, истории про усадебную нечисть, колдовство и гадания находятся в Сибири в таком же «загоне», как и во всем мире, но на совершенно особом месте находятся истории про нечисть, обитающую в лесах, а также в заброшенных строениях и деревнях. Эти истории вовсе не перестали рассказывать, в XX веке эта фольклорная тематика не исчезла и не ослабла, и причина этого тоже понятна: в Сибири даже в очень населенных местах в крестьянском хозяйстве всегда была очень велика роль охоты, путешествий, отхожих промыслов, торговли. Без всего этого попросту не было хозяйства. Уже в XIX веке сибирский крестьянин вынужден был активно торговать, а города были часто далеки от деревень. Ехали дня два-три, а то и неделю, причем ехали зимой, когда останавливаться под открытым небом было почти невозможно. Значит, люди постоянно оказывались в избушках, в домах, обитаемых только часть года, фактически в брошенных людьми помещениях, где, по точному определению А. К. Толстого, «долго ли другим хозяевам завестись?».
То же самое касается и охотничьих избушек или строений, которые делаются на заимках и на покосах, — все это строения, обитаемые только часть года. Строения, в которых, как говорит опыт человечества, всегда заводятся другие «хозяева».
Россиянин в Сибири постоянно оказывается в таких помещениях, и если пласт историй про столкновения с другими «хозяевами» невелик — я отнесу это на счет выполнения людьми некоторых важных правил. Конечно же, в семье не без урода, но все-таки в Сибири довольно строго выполняются правила поведения во временном жилище.
Во-первых, в такое жилище принято входить как в обитаемое: снимать шапку, кланяться у входа, просить разрешения войти и воспользоваться жильем. Многие люди громко рассказывают о себе, объясняют, почему им понадобилось жилье, и даже иногда вслух обещают себя вести «правильно». То есть ведут себя уважительно, признают правила поведения и первенство «хозяев».
Во-вторых, неукоснительно соблюдаются правила поведения во временном жилище. Пока ты в нем — ты можешь пользоваться всем, что в нем есть, включая дрова и еду. Но, уходя, обязательно оставляют дрова и запас пищи. В этом, конечно, сказывается элементарная справедливость и понимание, что «пока я здесь, мой-то дом без хозяина». Но не только. Сибирские условия заставляют делать поправку на климат, на образ жизни в малонаселенных местах. Мы не знаем, кто и при каких обстоятельствах будет пользоваться этим жильем. Тот, кто придет после нас, может не иметь времени наколоть дров — например, если человек войдет в избу обмороженный или с пораненными руками.
Не так уж часто, но вполне реально складываются ситуации, когда от корректного поведения пользователей жильем зависит здоровье и даже жизнь последующего пользователя. Традиция учитывает это, и «хозяева» жилья принимают это во внимание. Во всяком случае, никакие сложные ситуации и необычные истории не связаны с жильем, которое используется человеком всего 2—3 месяца, а то и несколько недель в году.
Соответствующий пласт историй связан с заброшенными деревнями. Эта реалия — заброшенные деревушки — тоже вовсе не чисто сибирская, но у нас этого как-то особенно много. Остается удивляться тому, как быстро разрушаются дома, из которых навсегда ушли люди. Охотничья избушка или сарай для сена на заимке могут простоять по сто лет и больше, хотя пользуются ими по 3—4 месяца в году, а остальное время они стоят заброшенные. А вот дома, из которых ушел человек, ветшают и разрушаются совершенно стремительно. Буквально лет за двадцать дома превращаются в сущие руины, а за тридцать-сорок практически исчезают. Дольше всех сохраняются почему-то баньки. То ли дело в том, что баньки сочетают простоту постройки и большую основательность, прочность сруба. То ли они больше нравятся новым «хозяевам» деревни… этого я не могу сказать.
С заброшенными деревнями, в домах и в банях которых мне приходилось ночевать неоднократно, у меня связано по крайней мере два наблюдения о необычном.
Первый раз я наблюдал эти эффекты в 1982 году в деревне Усольцево, лежащей на одном из островов Ангары. В это время в Усольцево жили только три старухи и старик, причем вовсе не муж одной из них: его собственная старуха померла несколько лет назад. Жалкие остатки уже несуществующего общества, эти старики ютились в двух домиках, а остальные двенадцать или почти развалились к тому времени, или пустовали и начинали разваливаться.
Это были красивые дома, сделанные добротно и со вкусом. Изящная резьба покрывала наличники окон, коньки крыш, столбики крылечек: строили для себя, готовились жить сами. Грустно было входить в дома, навсегда покинутые теми, кто строил их так ладно и любовно, кто резал по дереву, украшая свою жизнь и жизнь потомков.
Вдруг за моей спиной резко хлопнула дверь. Порыва ветра не было, да и дверь была не открыта, а плотно прикрыта в этот момент. Что-то открыло дверь и с шумом захлопнуло при полном безветрии.
Да, эта хлопнувшая дверь… И сразу же как будто звук шагов по заросшей травой сельской улице. Заскрипело дерево. Да, открывалась калитка. И опять зазвучали шаги. Легкие шаги быстро идущего, спешащего человека.
Галлюцинация? Бред? Мне стало жутко, неприятно, и я быстро пошел к берегу реки, к единственным жилым домикам.
Сельская улица-дорога оставалась неровной, местами глубокие колеи хранили дождевую воду. Возле одной такой промоины глубоко в землю ушел след. След мужской ноги, обутой в сапог; след еще заполнялся водой.
Помню отвратительное ощущение непонимания. Происходило что-то, не имевшее ничего общего со всем моим опытом жизни; со всем, чему меня научили и что я считал всю жизнь истиной. У меня не было совершенно никакого способа хоть как-то объяснить происходящее. Потому что в эти годы я оставался почти полным советским атеистом, разве что склонным соглашаться, что «вообще-то что-то есть» (как это свойственно очень многим атеистам). То есть я был совершенно убежден, что надо принадлежать к Церкви… Но и это убеждение было скорее политическим, было демонстрацией того, что никакие коммунисты своей цели добиться не в силах, моя семья и я лично никакого отношения не имеем к их бредовым затеям и дальше иметь не собираемся.
Но происходящего я не понимал, под защитой себя не чувствовал и испытал отвратительное, очень сильное — до тошноты — чувство испуга и совершеннейшей беспомощности.
Поверхность реки морщил ветер, мелкие волночки накатывались на гальку и крупный песок; открытая ветреная даль была и красивой, и уж, конечно, очень прозаичной. А возле жилого, неразрушенного дома на скамеечке сидела бабушка Алена, положив обе руки на клюку. И это тоже был кусок прозы жизни, чего-то очень здорового, очевидного и реалистического.
— Нагулялся? Молоко будешь пить?
— Буду!
Дефицит общения у старухи был совершенно чудовищный, и минут за десять разговора между нами возникла такая доверительность, что я вполне уже мог спросить: что это, мол, такое ходит по деревне… а не видно?!
— Ходит, батюшка, ходит! — подтвердила весело старушка.
— А кто ходит-то?!
— Да хто его знат? Ходит и ходит… Давай молока подолью.
Не в первый и не в последний раз я столкнулся с мировоззрением, совершенно противоположным мышлению интеллектуала. Мне нужно было, чтобы все явления находили место в некой схеме. Если происходило то, чего не может быть, я очень удивлялся и начинал искать объяснений — как же так?!
А старая бабушка Алена вовсе не нуждалась ни в каких объяснениях. Все, что происходило вокруг, просто учитывалось: есть вот и то, и то, и то… Картошка прорастает, если ее посадить, а если ее поджарить, она вкусная. В деревне есть коровы, а в тайге — олени и лоси. Сама картошка в лесу не растет, зато малина — растет. По деревне стучат калитка и дверь, а в грязи находятся следы ног… Все это есть, и все тут. А как все это объяснить — неважно, и вообще пусть умники и объясняют, деревенской бабке это, может быть, и ни к чему.
Во всяком случае, никаких объяснений бабушка Алена мне не дала, сказала только, что он безобидный, не трогает, и налила еще молока.
А я больше не пошел в глубь деревни и не стал изучать, кто здесь ходит.

Сибирская нечисть

Отрывок из книги Андрея Буровского «Сибирская жуть»:
——
Вероятно, истории про усадебную нечисть, колдовство и гадания находятся в Сибири в таком же «загоне», как и во всем мире, но на совершенно особом месте находятся истории про нечисть, обитающую в лесах, а также в заброшенных строениях и деревнях. Эти истории вовсе не перестали рассказывать, в XX веке эта фольклорная тематика не исчезла и не ослабла, и причина этого тоже понятна: в Сибири даже в очень населенных местах в крестьянском хозяйстве всегда была очень велика роль охоты, путешествий, отхожих промыслов, торговли. Без всего этого попросту не было хозяйства. Уже в XIX веке сибирский крестьянин вынужден был активно торговать, а города были часто далеки от деревень. Ехали дня два-три, а то и неделю, причем ехали зимой, когда останавливаться под открытым небом было почти невозможно. Значит, люди постоянно оказывались в избушках, в домах, обитаемых только часть года, фактически в брошенных людьми помещениях, где, по точному определению А. К. Толстого, «долго ли другим хозяевам завестись?».
То же самое касается и охотничьих избушек или строений, которые делаются на заимках и на покосах, — все это строения, обитаемые только часть года. Строения, в которых, как говорит опыт человечества, всегда заводятся другие «хозяева».
Россиянин в Сибири постоянно оказывается в таких помещениях, и если пласт историй про столкновения с другими «хозяевами» невелик — я отнесу это на счет выполнения людьми некоторых важных правил. Конечно же, в семье не без урода, но все-таки в Сибири довольно строго выполняются правила поведения во временном жилище.
Во-первых, в такое жилище принято входить как в обитаемое: снимать шапку, кланяться у входа, просить разрешения войти и воспользоваться жильем. Многие люди громко рассказывают о себе, объясняют, почему им понадобилось жилье, и даже иногда вслух обещают себя вести «правильно». То есть ведут себя уважительно, признают правила поведения и первенство «хозяев».
Во-вторых, неукоснительно соблюдаются правила поведения во временном жилище. Пока ты в нем — ты можешь пользоваться всем, что в нем есть, включая дрова и еду. Но, уходя, обязательно оставляют дрова и запас пищи. В этом, конечно, сказывается элементарная справедливость и понимание, что «пока я здесь, мой-то дом без хозяина». Но не только. Сибирские условия заставляют делать поправку на климат, на образ жизни в малонаселенных местах. Мы не знаем, кто и при каких обстоятельствах будет пользоваться этим жильем. Тот, кто придет после нас, может не иметь времени наколоть дров — например, если человек войдет в избу обмороженный или с пораненными руками.
Не так уж часто, но вполне реально складываются ситуации, когда от корректного поведения пользователей жильем зависит здоровье и даже жизнь последующего пользователя. Традиция учитывает это, и «хозяева» жилья принимают это во внимание. Во всяком случае, никакие сложные ситуации и необычные истории не связаны с жильем, которое используется человеком всего 2—3 месяца, а то и несколько недель в году.
Соответствующий пласт историй связан с заброшенными деревнями. Эта реалия — заброшенные деревушки — тоже вовсе не чисто сибирская, но у нас этого как-то особенно много. Остается удивляться тому, как быстро разрушаются дома, из которых навсегда ушли люди. Охотничья избушка или сарай для сена на заимке могут простоять по сто лет и больше, хотя пользуются ими по 3—4 месяца в году, а остальное время они стоят заброшенные. А вот дома, из которых ушел человек, ветшают и разрушаются совершенно стремительно. Буквально лет за двадцать дома превращаются в сущие руины, а за тридцать-сорок практически исчезают. Дольше всех сохраняются почему-то баньки. То ли дело в том, что баньки сочетают простоту постройки и большую основательность, прочность сруба. То ли они больше нравятся новым «хозяевам» деревни… этого я не могу сказать.
С заброшенными деревнями, в домах и в банях которых мне приходилось ночевать неоднократно, у меня связано по крайней мере два наблюдения о необычном.
Первый раз я наблюдал эти эффекты в 1982 году в деревне Усольцево, лежащей на одном из островов Ангары. В это время в Усольцево жили только три старухи и старик, причем вовсе не муж одной из них: его собственная старуха померла несколько лет назад. Жалкие остатки уже несуществующего общества, эти старики ютились в двух домиках, а остальные двенадцать или почти развалились к тому времени, или пустовали и начинали разваливаться.
Это были красивые дома, сделанные добротно и со вкусом. Изящная резьба покрывала наличники окон, коньки крыш, столбики крылечек: строили для себя, готовились жить сами. Грустно было входить в дома, навсегда покинутые теми, кто строил их так ладно и любовно, кто резал по дереву, украшая свою жизнь и жизнь потомков.
Вдруг за моей спиной резко хлопнула дверь. Порыва ветра не было, да и дверь была не открыта, а плотно прикрыта в этот момент. Что-то открыло дверь и с шумом захлопнуло при полном безветрии.
Да, эта хлопнувшая дверь… И сразу же как будто звук шагов по заросшей травой сельской улице. Заскрипело дерево. Да, открывалась калитка. И опять зазвучали шаги. Легкие шаги быстро идущего, спешащего человека.
Галлюцинация? Бред? Мне стало жутко, неприятно, и я быстро пошел к берегу реки, к единственным жилым домикам.
Сельская улица-дорога оставалась неровной, местами глубокие колеи хранили дождевую воду. Возле одной такой промоины глубоко в землю ушел след. След мужской ноги, обутой в сапог; след еще заполнялся водой.
Помню отвратительное ощущение непонимания. Происходило что-то, не имевшее ничего общего со всем моим опытом жизни; со всем, чему меня научили и что я считал всю жизнь истиной. У меня не было совершенно никакого способа хоть как-то объяснить происходящее. Потому что в эти годы я оставался почти полным советским атеистом, разве что склонным соглашаться, что «вообще-то что-то есть» (как это свойственно очень многим атеистам). То есть я был совершенно убежден, что надо принадлежать к Церкви… Но и это убеждение было скорее политическим, было демонстрацией того, что никакие коммунисты своей цели добиться не в силах, моя семья и я лично никакого отношения не имеем к их бредовым затеям и дальше иметь не собираемся.
Но происходящего я не понимал, под защитой себя не чувствовал и испытал отвратительное, очень сильное — до тошноты — чувство испуга и совершеннейшей беспомощности.
Поверхность реки морщил ветер, мелкие волночки накатывались на гальку и крупный песок; открытая ветреная даль была и красивой, и уж, конечно, очень прозаичной. А возле жилого, неразрушенного дома на скамеечке сидела бабушка Алена, положив обе руки на клюку. И это тоже был кусок прозы жизни, чего-то очень здорового, очевидного и реалистического.
— Нагулялся? Молоко будешь пить?
— Буду!
Дефицит общения у старухи был совершенно чудовищный, и минут за десять разговора между нами возникла такая доверительность, что я вполне уже мог спросить: что это, мол, такое ходит по деревне… а не видно?!
— Ходит, батюшка, ходит! — подтвердила весело старушка.
— А кто ходит-то?!
— Да хто его знат? Ходит и ходит… Давай молока подолью.
Не в первый и не в последний раз я столкнулся с мировоззрением, совершенно противоположным мышлению интеллектуала. Мне нужно было, чтобы все явления находили место в некой схеме. Если происходило то, чего не может быть, я очень удивлялся и начинал искать объяснений — как же так?!
А старая бабушка Алена вовсе не нуждалась ни в каких объяснениях. Все, что происходило вокруг, просто учитывалось: есть вот и то, и то, и то… Картошка прорастает, если ее посадить, а если ее поджарить, она вкусная. В деревне есть коровы, а в тайге — олени и лоси. Сама картошка в лесу не растет, зато малина — растет. По деревне стучат калитка и дверь, а в грязи находятся следы ног… Все это есть, и все тут. А как все это объяснить — неважно, и вообще пусть умники и объясняют, деревенской бабке это, может быть, и ни к чему.
Во всяком случае, никаких объяснений бабушка Алена мне не дала, сказала только, что он безобидный, не трогает, и налила еще молока.
А я больше не пошел в глубь деревни и не стал изучать, кто здесь ходит.

Страшные истории – Сибирская жуть

Конечно, можно рассказывать сказки и в городской квартире, и завораживать при этом слушателей. Особенно если за окном метельный зимний вечер, а в комнате сумеречно и тихо и ничего не слышно, кроме мерного мурлыканья холодильника за стеной; ничего не видно, кроме подсвеченных не то луной, на то уличным фонарем загадочных узоров на оконных стеклах. Но все же это будет не то. Для глубокого восприятия сказки, а тем более сказки с чертовщинкой, нужна подходящая атмосфера, загадочная и таинственная, нужен особый настрой рассказчика и слушателей, готовых поверить в любую небылицу и нарисовать в разгоряченном воображении самые невероятные картины.
Пожалуй, идеальные условия для восприятия сказок представляет поездка в ночное. Тут выбор автора «Бежина луга» был безошибочным. Иссиня-черное небо с крупными, яркими звездами, потрескивающий костер, и за пределами отсветов его – тьма, хоть глаз коли. Мечутся длинные тени. Загадочно шуршат деревья. Фыркают лошади, проступающие во мгле призрачными пятнами. Время от времени из лесу или с болота доносятся странные резкие звуки, похожие то на бесовский хохот, то на детский плач…
Близка к идеальному месту для сказывания сказок далекая таежная избушка, по самую стреху ушедшая в землю и заросшая дурниной, тесная, с единственным мизерным окошечком, обращенным к реке или гулкому распадку; со старой буржуйкой в углу, играющей во тьме гребешками пламени. Сгодятся и бригадные избушки, какие были у нас, или обычные полевые станы, пусть даже представляющие собой единственный дощатый вагончик, затерянный в степи или прилепившийся к берегу степного озерца… В конце концов, подойдут и просторная деревенская печь или еще более просторные полати в бревенчатой избе, стоящей желательно на краю села, откуда просматриваются кладбищенские кресты и деревья.
Лично же на меня никогда и нигде с такой потрясающий силой не действовали сказки, мифы и страшные истории, как во время ночевок в сенокосную пору на чердаке кошары, стоявшей над озером Кругленьким. В дни отрочества я, как и все сельские ребятишки, летом и осенью работал в колхозе. Не по нужде, не от голода и нищеты и не по приказу грозных районных комиссаров, как пишут сегодня иные щелкоперы, а именно охотно, я бы даже сказал – с внутренним рвением, с естественным желанием утвердиться в глазах сверстников и взрослых односельчан трудолюбивым и самостоятельным человеком. А самоутвердиться в наше время можно было только трудом, только старанием. Ну, это к слову…
В горячую пору сенокоса люди работали допоздна. Бывало, последние зароды дометывали уже в потемках. Спешно перепрягали лошадей из граблей и волокуш в телеги, укладывали в них котомки и корзинки, рассаживались сами на облачинах рыдванов и отправлялись домой. Зачастую – с песнями, как это ни трудно сегодня представить. Но в деревню уезжали далеко не все. Обычно – только женщины да семейные мужики, чтобы управиться со скотом, обиходить ребятишек, полить огороды. Остальной же народ – пацаны и взрослые парни, а нередко и старики – оставался на сенокосе с ночевой. Спали мы обычно в полевых избушках, прежде принадлежавших крестьянам-единоличникам, а позднее превращенных в летние стоянки овечьих отар или гуртов скота.
Поскольку главные покосы нашей бригады были расположены возле озера Кругленького, то чаще всего нам приходилось ночевать именно на здешнем полевом стане, который действовал, в отличие от многих, круглый год. Здесь были две теплых избушки и несколько кошар, крытых соломой. Избушки занимали пастухи и старики, работавшие на покосе, а молодежи и ребятне доставались для ночевок чердаки этих кошар – длинные, сумрачные, полные воробьиных и ласточкиных гнезд, упрятанных в кровельной соломе или прилепленных к стропилам и решетинам.
Искупавшись на закате в озере, мы наскоро ужинали, съедали остатки домашних запасов и супа из артельного котла и, поднявшись по шаткой лестнице на чердак, ложились вповалку на сено, устланное шубами, фуфайками и дерюгами. Несмотря на усталость, засыпали далеко не сразу. Слышались возня, шутки, разговоры. Но чем более сгущалась за слуховым окном ночная тьма, тем голоса становились приглушенней. Пацаны помладше, работавшие копновозами, начинали задремывать – сказывалась маета длинного жаркого дня. Взрослые переходили на шепот, заводили более серьезные – деловые и сердечные – разговоры. Мы, подростки, затаившись, жадно слушали их и с нетерпением ждали, когда ближе к полночи начнется главное – рассказывание сказок, бывальщин и страшных историй.
Обычно начинал Андрей Констанц, поволжский немец, сосланный в наши края в военные годы. Он, как ни странно, больше всех из нас помнил русских сказок. Правда, это были в основном известные сказки, вычитанные из книжек, – про Ивана-дурачка и Ивана-коровьего сына, про сестрицу Аленушку и братца Иванушку, про злую мачеху и добрую падчерицу, но Андрей умел преподнести их по-своему, привирал, где считал нужным, давая волю фантазии, и потому мы слушали его с неизменным интересом. Но все же главным рассказчиком был не он, а колхозный ветфельдшер Петро Ивахов. Правда, он ночевал с нами довольно редко, ибо к нашему сенокосу прямого отношения не имел. У него, инвалида с расслабленными ногами, была персональная лошадь в легких дрожках, и он в любое время мог укатить домой. Но все же Петро иногда, задержавшись в кошарах допоздна, оставался на овцеферме с ночевой и приходил спать к нам, на чердачный сеновал. Я даже подозреваю, что он оставался не только из-за больных овец, но и ради нас, ребятни, ибо знал, что мы любили слушать его байки. А ему наверняка нравилось рассказывать их столь внимательным и благодарным слушателям.
Я до сих пор не знаю, откуда Петро брал свои сказки, ибо нигде больше подобных не встречал, ни от кого не слыхал. Уж не сам ли он выдумывал их? Допускаю и такое. Но скорее всего – услышал когда-нибудь в детстве, в отрочестве и многое запомнил цепкой памятью, а там, где позабыл, свободно импровизировал по ходу рассказывания. Сказок и легенд в народе живет (во всяком случае, жило) куда больше, чем записано самыми дотошными и неутомимыми собирателями фольклора. Особенно – непечатных, «с картинками». А именно такими были в большинстве своем сказки Петра Ивахова. Однако я бы не назвал их скабрезными. Нет, в них никогда не смаковалась известная тема, а просто встречались рискованные ситуации, но и те Петро объезжал с врожденной деликатностью, обходясь иносказаниями и намеками. Любопытно, что он привязывал свои бесконечные истории к конкретному месту действия, и потому, несмотря на всю фантастичность, они приобретали реалистическое правдоподобие, и по жанру теперь бы я отнес их скорее даже не к сказкам, а к бывальщинам, в которых быль и выдумка, реальность и фантастика переплетались с необыкновенной легкостью и органичностью. Героями его бывальщин выступали традиционные фольклорные типы смекалистого кузнеца или мельника и вероломного, но придурковатого черта, простодушного Ваньки-пахаря и ушлого хозяина-жлоба; плутоватого солдатика или работника и тугодумного попа с его лукавой попадьей и глуповатой поповской дочкой. Встречались и исторические фигуры: от Петра Первого, Екатерины и Пушкина – до Сталина, Чапая и маршала Жукова. Непременными участниками невероятных событий в историях Петра-ветеринара были также звери и домашние животные, которые запросто говорили человеческими голосами.
Мне теперь трудно восстановить в памяти целиком хотя бы одну Петрову плутовскую бывальщину, ибо сюжеты, интриги их были закручены столь неожиданно и с такой необузданной фантазией, что воспроизведению вообще едва ли поддавались. К тому же все-таки больший интерес мы проявляли не к этим авантюрным повествованиям, а к тем страшным историям, которыми Петро перемежал их. Делал он это довольно своеобразно. Закончив очередную сказку, на минуту замолкал, как бы давая возможность пережить и осмыслить услышанное (и мы тоже молчали некоторое время, ошеломленные фантасмагорической небылицей), а потом вдруг говорил будто между прочим: «А что? Вот под Гладким Мысом был случай…» Или: «А вот еще, говорят, в Сагайске один мужик видел…» И далее следовало такое, от чего дыбом вставали наши волосенки и мы начинали мелко подрагивать, втягивая головы под старью шубы, фуфайки, дождевики, заменявшие одеяла. И вот эти страшные истории, служившие прокладками между бывальщинами и сказками, больше запомнились мне. И многие из них, как и сорок лет назад, я не рискнул бы рассказывать к ночи. Впрочем, не менее страшные истории я слышал и от других рассказчиков, а в некоторых сам был участником или свидетелем, вольным или невольным.

Тайга, страшные истории

Эта история произошла со мной в возрасте 16 лет. Моя бабушка родом из маленькой таежной деревни, где на момент моего последнего пребывания осталось только 12 жилых дворов. В её семье было 6 детей, все разъехались жить по разным городам необъятного Советского Союза, и получилось так, что в деревне осталась жить только одна из бабушкиных сестер. Раньше мы часто ездили летом в гости в это чудесное место: величественные сосны, извилистая и чистая речка, звуки природы и еще много прелестей деревенской жизни. И тут раз бабушка пришла к нам в гости и сказала матери, что планирует съездить к Галке (так зовут ее сестру), мол, уже старые стали, когда еще свидимся. Я, услышав этот разговор, начал уговаривать бабушку взять меня с собой: во-первых, родители в то лето начали строительство коттеджа и мне абсолютно не прельщало проводить все лето, мешая раствор, подавая алкашам-строителям кирпичи и вдыхать ароматы кирпичной крошки вперемешку с запахом «Примы», во-вторых, почему бы две недели не провести на рыбалке, поскакать на лошади — тем более, что к соседям тети Гали практически каждое лето приезжал внук Егор, с которым мы пересекались пару раз и вполне сносно общались. Мама на удивление легко согласилась, и вот я уже трясся с сумкой в душном «пазике».
После 10 часов мытарств по нашим дорогам мы наконец-то добрались до деревни. Встреча была организована на высшем уровне, присутствовали все местные жители, как и принято, выпили, вспомнили прошлое, поплакали, да закончилось все песнями типа Зыкиной «Из далека долго». Мне просто не передать вам мое настроение, когда я узнал, что Егор не приедет, и мне теперь необходимо занимать себя две недели самому. Скажу сразу, сто дом у тёти Гали был довольно большой, мне отвели место в дальней части, и только я устроился на кровати, как сразу погрузился в царство Морфея.
Проснулся я, как ни странно, в хорошем расположении духа. Окно было открыто, и в комнате было настолько свежо и пахло разнотравьем, что даже самый заядлый пессимист невольно бы улыбнулся. Я уже слышал, как на кухне готовятся к завтраку: бабушка с сестрой смеялись, гремели посудой и накрывали на стол. Я быстро оделся, вышел поздороваться и увидел сына тёти Гали. Ну как же я мог забыть про дядю Витю? Он был егерем в местных лесах и часть лета проводил в гостях у своей матери. Мужиком он был хорошим, лес знал как свои пять пальцев и очень интересно про него нам с Егором рассказывал. Мы обменялись крепким рукопожатием, перекинулись фразами типа : «Ну ты и вымахал, как жизнь?» — и т. д. После завтрака он предложил мне сходить на охоту, на что я с радостью ответил согласием. Идти нам нужно было до старого охотничьего домика, что составляло около 15 километров.
После коротких сборов мы выдвинулись в путь. Сначала идти было легко: хоть яркое солнце и пробивалось сквозь кроны вековых гигантов, но в бору было прохладно. Умопомрачительный запах хвои и трав и непривычные для городского обывателя звуки множества птиц делали наш путь увлекательным. Мы останавливались на рыбалку, поймали трех щук на уху — в общем, блаженство. Но по прошествии некоторого времени начала накатывать усталость. Для тех, кто не был в настоящей тайге скажу, что это не то место, которое представляют в кино: тропинка и маленькие ельники. На самом деле это поваленные сосны, дорога то уходит вниз, то круто идет вверх, ветки так и хотят хлестнуть тебя по лицу — в общем, есть неприятные моменты.
К вечеру дня мы вышли на большую поляну, и дядя Витя сказал, что за ней и находится охотничий домик. Я с радостью бросился в высокую траву, но он остановил меня и сказал, что лучше это место обойти. Я, проявляя весь свой юношеский максимализм, начал спорить с ним, объясняя ему законы проведенной прямой из геометрии, пытался склонить его пройти более коротким путем, но он почему-то был непреклонен. Итак, я в плохом расположении духа отправился за ним обходить эту огромную поляну. Он пытался разговорить меня, но я всячески давал ему понять, что очень обижен.
— Поверь мне, так будет лучше, — сказал дядя.
— Каким образом-то? — парировал я.
— Ну хорошо, слушай. Раньше на этом поле косили траву всем селом, — начал свой рассказ мой попутчик. — Оно делилось на деляны для каждого дома, и начинался сенокос. Делил поле староста деревни, делил справедливо, никого не обижал, но один раз мы с твоей бабкой чуть было не обиделись на него. Случилось это в один из дней, когда мы пошли с ней стога собирать, пришли на свой участок и начали сгребать сено. Видим — вдалеке на другом участке работает одна девушка, да только мы вдвоем стог собираем, а она за это время три. «Витька, а чей это участок?» — спросила тогда мня твоя бабушка. «Старосты это участок, вон и дочь его работает, только почему-то одна, да только смотри, какой староста себе участок взял — трава густая, раз так быстро она стога скидывает, вот хитрец!». И продолжили работу дальше. Вдруг слышим — кричит нам что-то Полинка (так звали дочь старосты) и руками нам машет, зовет. Я и говорю твоей бабке: «Сходи, посмотри, что ей там надо, а я работу продолжу». Ушла она, а я остался работать. Проходит время, а она вся бледная приходит и говорит: «Иду я к Полине, а она все дальше отходит и все зовет. Дошла я за ней до начала леса, там она остановилась и улыбается, стоит. Только, Витька, испугалась я, не пошла в лес, что-то в Польке не то».
— И что же дальше было? — спросил я у дяди, подогретый интересом.
— Да ничего, продолжили работу, смотрим — Полька тоже на участок вернулась и сгребает сено, потом опять кричать нам что-то начала и машет, мол, идите сюда. Я Екатерине (имя моей бабушки) и говорю: не смотри ты на нее, видимо, голову перегрела. Так и закончили работу, смотрим — а дочки старосты-то уже и нету. Вернулись в деревню, Катька первым делом побежала к председательскому дому, узнать у Полинки, что же она хотела. Я остался дома, стал коня распрягать, как вдруг вбегает твоя бабка и говорит: «Витя, нечистый это был», — и ревет. «Да какой нечистый-то? — спрашиваю я ее. — Ты чего несешь?». «Полинка с утра в город с отцом уехала на колхозном автомобиле». Тут мне стало не по себе, но доля сомнения осталась, вдруг шутка чья дурная. Успокоил я бабушку твою, занялся своими делами и забыл уже совсем об этом случае. Как вдруг слышу — остановилась машина у дома председателя, и из нее вылез он с дочкой. Я узнал потом у водителя, что они действительно были весь день в городе. В следующие разы на сенокосе ничего необычного не происходило, но, как оказывается, только у нас. Жители деревни начали говорить, что видят там разных людей, кто знакомых, кто незнакомых, а кто и самих себя. На собрании колхоза, пока не случилось еще чего страшнее, решили все вместе перенести сенокос на другие поляны, благо таковые имелись, хоть и меньше, конечно, но без чертовщины.
— И все прошло? — спросил я.
— Да, больше никто ничего не замечал, — сказал дядя Витя. — Ну вот, мы и пришли почти.
И вправду, недалеко виднелась маленькая избушка аккурат за этим полем.
— Только недавно, месяца два назад, когда я обход делал… — продолжил мой попутчик. — Видел я самого себя на этом поле.
— Как самого себя?
— Да вот так, смотрю — стоит, на меня пялится, улыбка на все лицо, и рукой так слабо помахивает, мол, иди сюда, — ответил мне дядя.
— А ты что?
— Что-что, отвернулся, чуть не поседел окончательно, и пошел дальше. Больше ничего и никого не видел.
Скажу честно, меня пробрали в тот момент мурашки и стало не по себе, ведь я шел совсем рядом с тем самым местом, где приключились все эти истории. Задумавшись над этим, я и не заметил, как мы пришли. Начинало смеркаться, мы развели костер, сварили уху из пойманной нами рыбы, говорили о том о сем, немного выпили (я знал, что дядя Витя никому не расскажет про пару рюмок самогона) и начали готовиться ко сну.
Охотничий домик представлял собой бревенчатую избушку без окон, с массивной дверью и двумя лежанками. Вырубился я практически сразу, но проснулся оттого, что услышал чьи-то шаги за дверью. «И чего не спится?» — подумал я, но увидел, что дядя Витя сидит рядом с керосиновой лампой и показывает мне, чтобы я молчал. Я тоже сел, но страшно не было, я почему-то сразу подумал, что это медведь почуял стоянку и пришел поживиться чем-нибудь, что оставили люди. Мы же были за крепкими стенами избы, с крепкой дверью и засовом, а также у нас были ружья. Но вдруг все стало тихо. Потом мы услышали, что кто-то обходит избушку. Снова тишина — и вдруг стук в дверь. Меня начало не на шутку трясти, сердце забилось так, будто сейчас вылетит, но дядька был относительно спокоен и сосредоточен.
— Кто там? — спросил он.
Ответом была тишина, только слабое шарканье и толчки в дверь. Я весь покрылся мокрым потом и крепче стал сжимать ружье.
— Кто там? — снова повторил дядя.
— Люди добрые, впустите, — проговорил кто то за дверью севшим голосом. — Мне бы только водицы, да дорогу показать.
— Нет у нас воды, дорогу не знаем, иди подобру-поздорову, — ответил ему дядя Витя.
— Впустите,— снова раздалось за дверью, и сопровождалось это резкими тычками в дверь.
— Что это за херня?— дрожащим голосом выдавил я из себя.
— Не знаю, — ответил мне дядя, — но ни ног, ни тени нету, — и показал пальцем на щель между полом и дверью.
Я посмотрел туда и не увидел ничего, хотя в дверь толкались и стучались. Мне стало плохо, к горлу поступил ком, в висках застучало с такой неимоверной силой, что мне казалось, будто голова моя лопнет. А стуки в дверь и фраза «впустите» до сих пор продолжались. Потом в дверь начали биться с такой силой, что я не на шутку испугался — а выдержит ли она? После этой мысли я потерял сознание.
Пришел в себя уже утром. Дядя Витя сидел у открытой двери и судорожно курил. Он рассказал мне, что весь этот ужас продолжался до рассвета, потом все просто стихло. Мы быстро собрали вещи и ушли.
Больше я не ходил далеко в тайгу. Но остался один вопрос — что же это было и что бы случилось, если бы мы открыли дверь?
P. S. Деревни больше не существует: кто-то уехал к родственникам в города, тетя Галя умерла своей смертью, но это было уже после того, как в деревне без вести пропали два человека…
Это сообщение отредактировал AdrenalizeX – 11.12.2016 – 20:38

Таёжная экспедиция

Это произошло в 1989 году в одном из самых глухих и труднопроходимых районов сибирской тайги. Наша геологоразведочная партия вела изыскательские работы на юге Якутии.
Якутское лето быстротечно, поэтому мы работали по двенадцать часов в сутки, чтобы уложиться в сезон. Тем не менее, через две недели усталость заставила группу сделать выходной. Каждый проводил его по-своему: кто рыбачил на ручьях, кто занялся стиркой, кто играл в шахматы, а я взял карабин и поутру ушел поохотиться на склонах хребта.
Я продвигался по склону, обходя стороной сплошные леса-завалы и глубокие овраги ручьев с надеждой на встречу с горной козой: за две недели всем нам изрядно надоела консервированная пища, и свежее десятикилограммовое филе пришлось бы очень кстати.
Часа через полтора моих блужданий я вышел на почти ровное пространство, поросшее густо стоящими молодыми даурскими лиственницами. Вот тогда и произошла эта встреча.
Я уже углубился в лесок, когда в тишине раздался едва слышный треск ветки — как раз впереди меня, шагах в тридцати. Я замер и стал как можно тише взводить затвор карабина. Нечто, скрытое от взора за пологом веток, двигалось мне навстречу. Судя по шуму, это было достаточно крупное животное, перемещавшееся по лесу без особой осторожности. На кабаргу или росомаху было явно не похоже. Те идут иначе.
Я уже слышал дыхание этого существа. А через минуту впереди дрогнули ветки, и показалось оно. От первого же взгляда на него у меня зашевелились волосы на голове и кровь застыла в жилах.
А что чувствовали бы вы, если бы перед вами, в двух-трех шагах, в глухом лесу, от которого до ближайшего населенного пункта тысяча километров, вдруг предстал воплотившийся в реальность монстр из фильма ужасов, жуткий упырь — желтокожий, с коричневыми трупными пятнами на лице?..
Но это был не бред, не страшный сон: я видел его голый череп, глаза, руки, одежду — серую куртку и черные брюки, чувствовал, что существо тоже настороженно разглядывает меня… Это длилось несколько мгновений. Потом оно утробно застонало и метнулось в чащу.
Опомнившись от страха и призвав на помощь весь свой здравый смысл, я стал думать: начать преследование, чтобы раскрыть эту потрясающую тайну, или рвануть назад без оглядки? Мои ноги настойчиво требовали второго. И все же победила душа геолога — я отправился по следу умчавшегося существа. Конечно, теперь я двигался крайне осторожно, останавливаясь и прислушиваясь, не спуская пальца с взведенного курка.
Примерно часа через два я увидел, что лес впереди меня обрывается обширной поляной, расположенной как бы в огромной чаше. На поляне стояли в хаотичном порядке десять — двенадцать срубов под плоскими, поросшими травой и мхом крышами. Некоторые строения напоминали бараки, другие — обычные деревенские дома.
Странный это был поселок, скажу я вам. Часть крыш и дворов были накрыты… камуфляжными сетками, а сама поляна обнесена забором из колючей проволоки…
И тут я увидел людей. Они были одеты, как и встреченное мною существо, в серые робы. Один за другим эти люди медленно выходили из большого барака и как-то сонно, опустив головы, брели в сторону строения, стоящего на другой стороне поляны. Потом они остановились у дверей, где их ждал человек в военной форме, но без погон. На поясе висела кобура.
От этой процессии меня отвлекла другая группа в робах, которая, выйдя из барака, направилась к «избе», стоявшей в двадцати шагах от моего наблюдательного пункта. Когда я посмотрел на них в бинокль, меня с головы до пят вновь окатила ледяная волна ужаса: передо мной находилась компания монстров, еще более страшных, нежели встреченный мною в лесу.
Это были ожившие творения чудовищных фантазий. Я категорически утверждаю, что это не были жертвы безжалостной проказы или физических травм. Кожа монстров была разных оттенков, но все цвета были какими-то неестественными. Таких не встретишь ни у одного из существующих на Земле народов.
Представьте себе, например, оттенок сплошного, во все тело, пятидневного синяка, с желтизной, пробивающейся сквозь побледневшую синеву. Или розовый, словно с головы до пят существо обварили кипятком. Или зеленый, будто и не кровь у монстра в жилах, а хлорофилл…
Но еще чудовищней были их тела. Повторяю, я уверен, что их уродство не является следствием травм или лепры, изгрызающей человека заживо — здесь было что-то другое. Судите сами: у одного существа, например, на обеих верхних конечностях (язык не поворачивается сказать — руках) было по три пальца. Подозреваю, что то же самое у него и на нижних — так естественно и легко они ими управлялись. Это, очевидно, были не приобретенные, а врожденные уродства.
У других существ вместо ушей были видны небольшие отверстия в туго обтягивающей череп коже, у третьих не было носов, по крайней мере, в нашем, общепринятом представлении. На месте носа лишь чуть-чуть выпирала переносица. И в подтверждение моей мысли о врожденном характере уродств навстречу этой группе из дверей «избы» вышла другая; было совершенно очевидно, что передо мной потомство. Они были субтильней и куда меньше ростом. Но их чудовищные черты и цвет кожи являлись копиями взрослых особей.
Это было страшно: монстры воспроизводили себя. Из дверей третьего барака потянулась еще одна группа в робах. Они двигались чуть дальше от меня, но рассмотреть их не составляло особого труда. Эта группа удивила меня иным: безусловно, передо мной были люди. Без каких-либо внешних уродств, глаза осмыслены, нормальный цвет кожи. Но важно было другое: их руки оказались скованы тонкими, но, видимо, крепкими цепочками, а охрана, окружившая людей в робах, была многочисленной. Похоже, подумал я, эти скованные ребята куда опасней стоящих свободно и без особого наблюдения страшных вурдалаков…
Как я понял, всех их вели на некий «медосмотр»: сначала вышедший из избы «врач» без халата, но в той же военной форме без погон, сделал каждому монстру укол, у некоторых небольшими шприцами взял кровь (или что там текло в их жилах), слил содержимое в пробирки, затем после визуального осмотра отобрал трех монстров — взрослого и двух «детей» — и завел их в избу. Да, и еще одно весьма любопытное наблюдение: «врач» обследовал каждого с помощью дозиметра. То, что это был именно дозиметр, я не сомневаюсь: геологи постоянно работают с самыми различными приборами, определяющими уровень радиоактивности.
Показательный факт, не находите? Что еще рассказать? Вокруг поселка я не заметил просек и тем более дороги. Это говорит прежде всего о том, что попадают сюда только по воздуху. Кстати, большая круглая площадка в центре поселка вполне могла служить для приема вертолета…
Я хотел подкрасться ближе, но тут меня заметили. Не люди и не монстры. Обыкновенные собаки. Такие черные, большие. Видимо, я неосторожно произвел шум, а может, ветер изменился и потянул в их сторону. Так или иначе, но до того поразительно безмолвный поселок (за все время я не услышал ни одного человеческого слова — лишь шарканье ног) вдруг огласился яростным лаем, и из-за дальнего барака выскочили собаки.
Я, не раздумывая ни мгновения, выскочил из своей засады и бросился наутек. Дорогу назад я помнил хорошо, поэтому не было необходимости размышлять о маршруте: ноги несли сами. Мне пришлось продираться через густой подлесок, перепрыгивать ручьи, нагромождения валунов и упавших деревьев. И все это сбивало дыхание, отнимало силы. Настал миг, когда мне пришлось остановиться. Я замер, стараясь дышать как можно спокойней, хотя это вряд ли получалось. Сердце с безумной частотой, как колокол, стучало, казалось, прямо в мозгу.
Я ждал собак. Но мне было уготовано куда более жуткое испытание: вместо черных теней среди деревьев на меня надвигались человеческие фигуры. Но это не были охранники — меня преследовали существа в серых робах, освобожденные от своих цепочек, и несколько желто-лиловых и розовых монстров…
Они бежали организованной цепью, почти прогулочной трусцой, не издавая ни одного звука и не глядя себе под ноги — и это было особенно страшно. Оружия при них я не заметил, но то, что намерения этих существ были для меня фатальными — это было очевидно. Жуткая тайна поселка требовала от его хозяев самых радикальных мер.
Я вновь что есть силы припустил вверх по склону, крепко держа в руках свой карабин, отчетливо понимая, что ноги уже не спасут.
Не знаю, сколько прошло времени, может, минут тридцать, а может, в три раза больше, но, в очередной раз остановившись, чтобы перевести дух, я не услышал погони. «Неужели ушел?» — мелькнуло с отчаянной надеждой.
И вдруг буквально в пятидесяти шагах из кустов показались две серые фигуры. Они дышали ровно! Той же неспешной трусцой жуткие существа направлялись в мою сторону. Их лица были по-прежнему подняты, а глаза, которые я уже видел — так близко они оказались, — смотрели равнодушно, будто сквозь меня.
И тут мои нервы не выдержали — я выстрелил. Расстояние было так мало, что, несмотря на бьющую меня дрожь, я не промахнулся. Первый преследователь напоролся на пулю, на миг замер и медленно рухнул лицом вперед. В центре спины торчали клочья окровавленной робы.
Я передернул затвор и выстрелил во второго почти в упор. Его отбросило назад. Не ожидая появления других преследователей, я стал карабкаться по ставшему уже весьма крутым склону. Пройдя вверх метров сто, оглянулся. То, что я увидел, заставило меня закричать от ужаса: «убитые» мной монстры трусцой приближались к склону, по которому только что взобрался я.
Увидев, что монстры, несмотря на полученные ими раны, продолжают преследование, я выстрелил в их сторону еще раз и, ломая ногти, полез по каменной гряде. В этой части хребет был хоть и крут, но не столь высок, поэтому уже через полчаса я оказался на его почти плоской безлесной вершине.
Перед тем как начать спуск, оглянулся назад. Два моих преследователя были уже рядом. Но я сразу заметил, что их движения стали шаткими и куда более медленными. Причем они слабели на глазах. Прошло несколько мгновений, и вдруг один из монстров споткнулся и упал. Через несколько шагов упал и второй. Они не шевелились. Подождав минут пять, постоянно оглядываясь и прислушиваясь, нет ли рядом других, я решился подойти к ним поближе. Страха не было. Видимо, сегодня его было так много, что моя нервная система просто выключилась, оставив в душе какую-то холодную пустоту…
Монстры лежали почти рядом. Совершенно очевидно, что они были мертвы. Похоже, даже их чудовищная жизненная сила, позволившая продолжать погоню за мной после убойных выстрелов, все же не смогла победить удар карабинных пуль. Последний раз взглянув на распростертые тела, я начал спускаться по склону… Когда я увидел костер, палатки, ребят, уже смеркалось.
По глазам моих коллег я понял, что они мало поверили моему сбивчивому рассказу и тем более не вняли требованию срочно вызвать вертолет для эвакуации. Но все же было решено оставить на ночь дежурного. Но ничего не произошло. Ни на следующий день, ни после. Мы еще две недели работали в тайге. А потом без приключений партия вернулась на Большую землю.

Мои северные истории-4

1) Есть старая история, не могу точно сказать про кого, но старики его называли Абаhhы (черт). Произошло это давно, советская власть здесь только появилась. Райцентрами называли всего какие-то 5-6 домов-бараков, даже на деревню не смахивали. И вот в райцентр собрался охотник, жил он с женой в тайге, и совсем недавно у них произошло радостное событие — родился мальчик. Это была настоящая удача, ведь это будущий охотник, помощник отца.
В общем, он запряг оленей и жене говорит, что собаку ей оставит, как-никак в тайге живем, охранять будет, и уехал. Жена в дом зашла, начала хлопотать по хозяйству, день прошел незаметно. Настала ночь, двери на засов, собаку — в дом, и спать легли.
Вдруг посреди ночи собака зарычала, а рычит она только при серьезной опасности. Хозяйка проснулась и слышит, как вокруг дома кто-то ходит. Она очень перепугалась, и ребенок проснулся сразу, плачет да так сильно, как будто что-то страшное увидел. Хозяйка зажгла керосинку и, взяв с собой собаку, вышла на улицу. Никого, даже следов на снегу нет. Это ее сильно напугало, «Абаhhы пришел», — шепчет она. Заперлись и просидели так до утра.
Днем она, бедная, ждала мужа, ведь она знала, что Абаhhы не уйдет, не добившись своего: ему нужен был ребенок — потенциальный охотник. Так они срывали злобу на охотниках, ведь только охотники и шаманы могли их победить. Мужа все не было, наступила вторая ночь. Опять те же шаги вокруг дома, и к ним добавились царапанье и стуки по стенам. Бедная женщина не выдержала этого. Схватив ребенка, она выбежала в зимнюю ночь.
На следующий день в райцентр прибежала собака охотника. Он, увидев ее, понял, что случилось что-то неладное, и сразу выехал обратно. Приехав назад, его ждала ужасная картина. Дом открыт, на стенах снаружи огромные царапины и очень много следов копыт. Внутри ни сына, ни жены. Выйдя из дому, муж увидел следы человеческие, ведущие в лес. По ним он нашел растерзанное тело жены и больше никого. Сын пропал. Долго горевал охотник. И так и пропал в тайге, ища того черта, чтобы отомстить за смерть семьи.
Есть еще одна история, аналогичная первой истории. Тоже муж в райцентр умчался, а жена с ребенком в доме осталась. К счастью, все живы остались, муж вовремя приехал.
2) А вот эту историю рассказал друг, он работает в оленеводческой бригаде. Бывают у них ночи, когда собаки всю ночь неспокойно ведут себя — рычат, лают на кого-то, но люди никого не видят. Обычно это безлунные ночи, когда на расстоянии вытянутой руки ничего не видать. Дальше продолжу повествования от лица друга.
В одну из таких ночей, когда опять все началось, я не спал, не мог сомкнуть глаз. Перешел в ярангу, где спали женщины с детьми, и прихватил фонарик и ружье, а со мной пошел Нэнка, мой пес. Дети спали, женщины нет, у всех испуганные лица. Да и у меня тоже нервы пошаливали.
Сидим тихо, слушаем. Вдруг Нэнка на улице зарычал, и другие собаки присоединились к нему. Я весь напрягся, сердце застучало быстрей, женщины начали говорить: иди, мол, проверь. Выхожу, свечу фонарем, вдруг Нэнка бросается в темноту. Оттуда послышались следы борьбы и после визг собаки. Я пытался выхватить лучом света Нэнку и его противника, но они быстро перемещались.
Вдруг мой пес отлетает от могучего удара прямо ко мне под ноги, и у меня сдали нервы. Отбросив фонарь, я начал палить из ружья в ту сторону, откуда прилетел отброшенный Нэнка. Что я кричал, не помню, но как мне потом говорили, все это я приправил отборным матом. Все пять зарядов дроби ушли в тьму, и наступила напряженная тишина. Прервали ее плач испуганных детей и крики мужиков.
На рассвете мы пошли посмотреть на место схватки. Везде клоки шерсти, среди них узнал шерсть Нэнки и нашел чужую шерсть — темно-коричневую, чуть ли не черную. Значит, пес его тоже потрепал. И дробь не ушла в молоко — нашли капли черной густой крови, уходящей дорожкой от стоянки. Нэнка жив-здоров, легко отделался, а мы на эту стоянку больше не возвращались.
Продолжение читайте здесь.
Автор: дачник

Таёжная жуть

Если в общих чертах, случай такой: в конце 90-х поехали на базу отдыха одного предприятия. Примерно 85 километров Красноярским морем от Шумихи, попасть туда можно только по воде. Теоретически, возможно добраться и тайгой, но это километров 30 от ближайшей небольшой деревеньки, а тайга там почти нехоженая, непролазная.
Было нас человек восемь, в том числе трое приезжих – москвич и два иностранца. Плыли на «Метеоре», специально под эти нужды закрепленном для обслуживания базы. Ходу туда около трех часов, по пути еще заходили в Бирюсинский залив, поснимать разные виды.
Прибыли, разместились. Там большой деревянный дом на три крыльца, всего может устроиться на отдых до двадцати гостей. Рядом застекленный сарайчик с длинным столом, где обедают в ненастье. Метрах в двадцати – избушка смотрителя, живет там один, занимается по хозяйству, кормит и обихаживает отдыхающих. Есть еще вкопанный на пригорке над самым заливом столик поменьше и скамейки при нем.
Это все – на небольшой поляне, за которой резкий подъем в гору, заросшую вековою тайгой. Место, нужно сказать, довольно угрюмое, крохотный островок цивилизации, отрезанный от мира водой и непролазным чащобным лесом. На горожан, тем более москвичей или иностранцев, такая обстановка оказывает сильное впечатление.
Первый вечер прошел спокойно, не считая того, что гости перепились и объелись разной рыбой, после чего орали песни под гитару почти до рассвета. Впрочем, ночи в это время короткие, начало июля.
Вторым днем сделали вылазку в тайгу, но далеко не уходили, только до макушки горы, взглянуть сверху на залив. Потом, – кто ловил рыбу, а кто – отправился за стол допивать, по интересам. Лично я, как почти непьющий, взял весельную лодку и погреб на середину, сделал оттуда несколько фотографий.
К вечеру этого дня небо нахмурилось, вскоре ударил сильный ливень, всем пришлось уходить с вольного воздуха в столовую, где возлияния и обжорство вспыхнули с новой силой. А и что делать в такую погоду, когда сверху лупит, как из брандспойта, а глинистый берег превратился в каток? И шагу тут не ступить. Одно хорошо – мгновенно упал в тайгу гнус и прочая летучая сволочь, которой здесь, надо сказать, в избытке.
К ночи почти все расползлись по койкам. Я остался один, только перешел за стол над заливом. Дождь кончился, но влага висела вокруг клоками тумана, цепляясь за стену тайги. Небо медленно очищалось, в разрывах яркими шляпками гвоздей блестели вбитые в небосвод звезды, да просвечивал сиротский объеденный кусок третьей четверти уходящей луны.
Я сидел и размышлял о всяком. Люблю думать ночами, ничего не мешает, и мысли ложатся в голове ровно, без разных досадных складок сомнения.
Вдруг все изменилось. Мне, прошедшему через множество нехороших ситуаций в жизни, знакомо такое ощущение: на тебя смотрят из темноты. Я подтянул под курткой и расстегнул кобуру пистолета, который тогда находился при мне постоянно. Вслушался в окружающую картину, пытаясь определить направление на угрозу. Нет, никаких посторонних звуков, кроме привычного уже монотонного голоса черного леса, да ритмичной волны залива в берег. Но взгляд был, он давил ощутимо, заставляя собирать волю в кулак.
Если бы не мирная земля и время вокруг, я бы давно предположил, что за таким взглядом последует пуля. Хотя, пуля может прилететь и на мирной земле, разные бывают стечения и случаи, а береженого – Бог бережет.
Я быстро соскользнул с лавки, занял позицию лицом к лесу, от залива подойти или стрелять незамеченным практически нельзя.
Скрипнула дверь в доме, ко мне присоединился один из наших, с охотничьим ружьем в руках. Сказал негромко: «Проснулся, что-то вокруг сильно неладно…». Спустя короткое время нас было уже трое, а потом и четверо – приезжий москвич тоже почуял изменения в природе и дрожал, как осиновый лист. Все протрезвели враз, а москвич периодически крестился и шептал: «Так и думал, добром дело не кончится, это пришли за мной…».
Ему велели заткнуться, разобрали сектора и наблюдали, ожидая развязки. Шли минуты, давление то нарастало, то слабело. Казалось, что-то движется в тайге, дугой охватывая место нашей ненадежной засады, – то приближаясь, то отступая. Но человек или зверь передвигаться лесом и в темноте с такой скоростью и бесшумно не умеют.
Продолжалось часа два. Потом небо стало светлеть рассветом, и ощущение тяжелого взгляда пропало. Осталось только чувство тревоги и желание понять, что это было. Мы расползлись по своим комнатам, досыпать.
Я задвинул дверь изнутри на засов, задернул на окне штору и решил еще какое-то время понаблюдать в небольшую щель между проемом и тканью обстановку на прилегающей территории. Было тихо, ночной ветер упал, до первых деревьев от моего окна буквально метров пятнадцать поляны, поросшей высокой, до колена, травой.
И я увидел, как по этой траве идет волна, будто перемешается длинный и тяжелый предмет двухметровой примерно длины. Но самого предмета видно не было, просто трава ложилась у него на пути, а потом поднималась вслед. Такое вот непонятное явление прошествовало мимо дома, исчезло за углом, и больше я его не наблюдал.
Днем нас забрал пришедший по договоренности теплоход. Перед отъездом мы втроем прочесали тайгу поблизости, следов человека или зверя не нашли. Москвич был рад отъезду больше всех. Он к тому еще обнаружил, что камушек-амулет, лежавший в кармане, раскололся на несколько кусочков. Сидел над теми кусочками и причитал: «Как же так, его же… хоть молотком бей…».
Вся история, если кратко, без деталей. Не выдумано ничего, есть фотографии, снятые тогда при отходе с этой гостеприимной таежной базы.
Источник.

Тайны и загадки суровой Сибири

В заснеженных недрах Сибири находится очень странное место – поселение Буреть, относящееся к эпохе палеолита. Здесь было обнаружено множество интереснейших артефактов и предметов культа. Однако далеко не все ученые-археологи соглашаются исследовать поселение Буреть. Дело в том, что практически с каждой научной экспедицией, оказавшейся в здешний краях, случаются странные, а подчас и страшные происшествия…
Самые ранние археологические находки Сибири были обнаружены на Енисее в 18-м веке. Это были высоченные курганы, обложенные потрескавшимися от времени каменными плитами, и стрелы с загадочными рисунками и надписями на ныне забытом языке. Французский ученый-аббат по имени Бальи предположил, что таинственные курганы имеют отношение к исчезнувшей Атлантиде, и что их возвели мудрые атланты.

Месть местных жителей

Исследователи неоднократно предпринимали попытки изучения древних поселений, находящихся на территории Сибири. Однако первую значительную экспедицию в земли, лежащие за Уралом, направили только в 20-х годах минувшего столетия. Предметом исследования археологов стало поселение Буреть, расположенное между реками Лена и Ангара. Ученых заинтересовали постройки из черепов носорогов и огромных костей мамонтов, возраст которых, согласно результатам произведенного анализа, составил не менее 25..30 тысяч лет.
Местные жители пришли в негодование от такого «святотатства», поскольку поселение Буреть считалось у них священной землей. Несколько раз совершались попытки поджога лагеря исследователей. По ночам местные жители выводили из строя инструменты и научную аппаратуру. В конце концов, руководству экспедиции пришлось привлечь милицию к охране места раскопок.

Проклятье шаманов все еще работает!

Всего за несколько дней исследователям удалось собрать материал, заслуживающий дальнейшего изучения. Среди прочих откопанных артефактов присутствовал тщательно отполированный камень угольного оттенка, имеющий продолговатую форму. Назначение этого предмета ученым определить не удалось. После обнаружения странной находки с археологами начали происходить всевозможные неприятности. Местные утверждали, что «проснулось» проклятье сибирских шаманов.
Первой жертвой поселения Буреть стал исследователь, который порезал руку острым осколком кости. Пустяковая, на первый взгляд, рана привела к развитию гангрены. Другой ученый на несколько дней слег с пищевым отравлением. Это произошло после того, как исследователь решил перекусить на месте раскопок прихваченными с собой сухарями. Обнаруженные артефакты отправляли в Иркутск с помощью повозок, в которые запрягали лошадей. Почти половина животных пала за время путешествия.
Впрочем, на этом злоключения не закончились. Спустя пару месяцев после начала изыскательских работ в научном лагере произошла вспышка холеры. Вызванные на место медики так и не смогли установить источник возникновения болезни. Археологи четко придерживались инструкции – они практически не контактировали с местным населением и пили только очищенную кипяченую воду. К тому же в окрестностях вовсе не наблюдалось вспышек холеры.
Экспедиция вернулась в российскую столицу ближе к концу лета. Как позднее выяснил один из исследователей, найденный черный камень представлял собой ритуальный предмет, выполняющий функцию оберега от непрошеных гостей. По всей видимости, магия сибирских шаманов не утрачивает свою силу даже по истечении сотен лет.

Тайны грозного мыса Бурхан

В 40-х гг. минувшего века группа ученых занималась раскопками на мысе Бурхан, где находятся древнейшие захоронения, относящиеся к периоду неолита. Мыс Бурхан (или Шаман-скала на языке местных) располагается на байкальском о-ве Ольхон. Посещение этого места оставило у исследователей далеко не самые приятные воспоминания.
Шаман-скала использовалась в качестве культового места в течение многих веков. Шаманы из Бурятии, Тувы, Хакасии собирались здесь, чтобы выразить почтение и принести дары духам предков. В процессе раскопок археологи обнаружили множество предметов культа из кости и камня.
Подробный отчет о посещении таинственного мыса Бурхан составил ученый-исследователь И.Б. Селиверстов. Он отметил, что погода стала таинственным образом портиться, как только исследователи ступили на берег Ольхона в один из июльских дней. Небо плотно затянуло черными тучами, затем поднялся настоящий шквал, что совсем не характерно для лета. Но настоящие проблемы начались позднее.
В первый день проведения научных работ прохудились две весельные лодки, и вышли из строя несколько новеньких аккумуляторов. Люди слышали, как по ночам вокруг их палаток кто-то бродил и издавал стоны. Некоторые из исследователей чувствовали прикосновение невидимых ледяных рук. На раскопках один из археологов нашел кремниевое огниво. Исследователь решил проверить его в действии, и случайно поджог на себе одежду. Пламя разгорелось с такой силой, что на молодого человека пришлось вылить несколько ведер воды.
Археологическая группа прекратила работу буквально через неделю. Поговаривают, что руководитель экспедиции принял решение покончить с раскопками после беседы с местным стариком-тувинцем. Старик предупредил, что ученые будут жестоко наказаны верховными божествами, если посмеют и дальше тревожить духов предков.

Сибирские каннибалы

Эту историю я узнала от своей бабушки, которая прожила долгую и интересную жизнь. Поведать ей было о чем, в том числе и о довоенной жизни в сибирском городке Минусинске. Отмечу, что этот населенный пункт носит трехсотлетнюю историю, большая часть их которой обросла мифами и легендами. Тайнами покрыта почти вся старая часть города. Узнать ее просто – по капитальным строениям, с годами, частично ушедшими под землю. Дом, о котором с ужасом рассказывала моя бабушка, и сейчас рассказываю я, стоит до сих пор…
Так вот, в начале XX века Минусинск был купеческим городом, и туда съезжались жители соседних деревень. Однако к тридцатым годам купечество было уничтожено советской властью, город со временем охватил голод. Зерна и мяса на всех не хватало, в поисках пропитания местные пускались в бродяжничество. По словам моей бабушки, голодающие скитались по улицам в поисках пищи и старались заглядывать во все усадьбы, в надежде на подаяние. Но мало у кого в стайке была корова, а в огороде урожай. Все было хорошо только в одноэтажном доме с мансардой по улице Пушкина. Неприметный такой, с вежливыми пожилыми хозяевами.
Слух о том, что в городе пропадают люди, обсуждали далеко за пределами Минусинска. Многие шептались, мол, исчезают не только попрошайки, но и деревенские, которые заезжают в районный центр. Дошло до того, что однажды с прогулки не вернулась девушка из зажиточной семьи. Искали долго, в том числе и у предполагаемых женихов, но так и не обнаружили ее следов.
Никто бы ничего не узнал, если бы однажды улыбчивая старушка с рынка не продала кому-то пирожок с мясом. Представьте себе ужас того, кто решил отведать этот пирожок, ведь в начинке он обнаружил человеческий ноготь. Бабка та жила в том самом неприметном доме, представители властей нашли ее быстро. Как оказалось, старики заманивали людей к себе в усадьбу, расправлялись с ними ударом топора и пускали человечину в производство. В общей сложности такими пирожками были накормлены три сотни горожан. Кстати на этом старики и разбогатели – все-таки пирожки тогда были дорогим удовольствием. Исчезнувшую без следа девушку нашли в том же доме, живой и невредимой. Предприимчивые старики еще не успели ее пустить в расход.
Главным доказательством вины каннибалов послужила собачья будка, полная человеческих костей. По словам моей бабушки, дед и старуха так и не были преданы честному суду. Когда их задержали и везли на телеге в темницу, минусинцы в ужасе и страхе закидали убийц камнями. До смерти.

Ведьмы, шаманы, НЛО: 9 самых мистических мест в Сибири | Проспект Мира | Красноярск – новости и истории о жизни в Сибири и Красноярске

Представители турфирм, наверное, до сих пор кусают себе локти, рассматривая на карте место падения Тунгусского метеорита. Ведь упади небесное тело не посреди труднодоступной эвенкийской тайги, а где-нибудь поюжней в степях Хакасии, туда ежедневно приезжали бы тысячи уфологов со всего света, а красноярский шапочкофольговый завод вошел бы в десять крупнейших предприятий мира.
История тунгусского летающего и зарывающегося тела не зря тревожит умы лозоходцев по всему миру. Несмотря на то, что произошедший над Тунгуской в 1908 году колоссальный взрыв повалил деревья на площади 2000 квадратных километров, сам метеорит так и не нашли. Ученые говорят о ледяном ядре кометы, растаявшем после столкновения с атмосферой, но зачем этому верить, если есть захватывающие теории о ядерных взрывах и инопланетных кораблях.
Фото: Все для детей

Чертово кладбище

На любой запрос об аномальных местах Сибири и Google, и Яндекс, не сговариваясь, выдают в числе первых упоминание о таинственной поляне на границе Красноярского края и Иркутской области. Точного места расположения аномалии никто назвать не может, ссылаются лишь на местных охотников, у которых передохли все забежавшие на жуткую поляну собаки. Впрочем, и сами охотники, видевшие поляну, тоже умерли, поэтому места никто показать не может.
На розыски «усыпанной костями животных» адской проплешины ходили три экспедиции уфологов в составе 75 человек, но поляну они не нашли, так как все умерли, а карты сгорели, а поставленные на месте GPS-навигаторы сели батарейками и тоже перемерли. Такое вот страшное место.

Окунево

Жила-была в омской тайге ничем не примечательная деревушка Окунево, жители которой сажали и собирали хлеб, играли свадьбы, гнали самогон — в общем, вели обычную деревенскую жизнь, не подозревая, что живут в «сибирском ковчеге», призванном спасти человечество от глобальной катастрофы.
Всё изменилось в 1991 году, когда в Омск пожаловала ученица индийского гуру Расма Розитис, разыскивающая по всей земле «Храм Ханумана», являющийся хранилищем доставленного с Сириуса «мыслящего кристалла». Название Омск показалось искательнице слишком похожим на «ом» — вот она и приехала, а приехав, разумеется, тут же учуяла над Окунево энергетическую проекцию того самого камня. Да и как было не учуять: каждый, кто был в Омске в начале 90-х годов, подтвердит, что то, что творилось в это время в городе, без барабашек не объяснить.
Для подтверждения находки пригласили ясновидящих — те посмотрели под землю третьим глазом и подтвердили. «Да, всё так, храм стоит, и кристалл в нем так и сияет». С тех пор в Окунево ездят паранормальщики со всего мира, медитируя среди берез и способствуя развитию торговли и самогоноварения в деревне.
Фото: Университет вселенной

Долина царей

Если где-то есть древние захоронения, со временем вокруг них неизбежно раскинется густая сеть мифов, легенд и преданий, а по окрестностям начнет шататься парочка привидений. Не миновала эта участь и хакасскую «Долину царей»: как отмечают некие, как всегда, не называемые в таких случаях «ученые», вокруг древних менгиров наблюдаются «сильнейшие аномалии».
Данные «исследований» подтверждают многочисленные туристы, которые, приезжая сюда, неизменно «что-то чувствуют», растаскивая свои ощущения по социальным сетям. Особой силой, говорят, обладают поставленные на «границе двух аномальных зон» Салбыкские ворота, о которые можно лечиться и магическим образом затачивать бритвы.
Фото: windoftravel

Кашкулакская пещера

По словам жителей, обитающих близ расположенной в окрестностях Кузнецкого Алатау пещеры, в ней многие годы исправно функционируют ворота в потусторонний мир. Открылась лавочка после того, как некий облаченный в золотые одежды шаман, живущий у этой пещеры и способствующий транспортировке по текущему рядом ручью душ умерших, и сам отбыл по тому же маршруту.
По легенде тело хакасского Харона сожгли, а золотую одежду закопали в пещере — с тех пор там и началась всякая чертовщина. Говорят, пробыть в пещере больше нескольких минут невозможно из-за внушаемого потревоженным духом шамана неконтролируемого ужаса и тактильных галлюцинаций.
Правда, последний факт не помешал некой группе индуистов-шиваитов под предводительством гуру Свами Сатья Саи Даас в 2000 году устроить здесь монастырь. Однако под давлением властей к 2003-му пришельцев выжили, освободив место нашим отечественным колдунам и экстрасенсам, которые ежегодно устраивают здесь обряды и тренинги.
Фото: Крамола

Видимское урочище

Это место в Нижнеилимском районе Иркутской области считается отечественным аналогом знаменитого Бермудского треугольника, так как здесь тоже постоянно кто-то пропадает. Начиналось всё по мелочи — с пропажи нескольких рыбаков и охотников, — но со временем аппетиты аномалии выросли, и в ней начали пропадать и более крупные объекты.
Например, в богатом на аномальные флуктуации 1992 году вблизи поселка Видим бесследно пропал состав из 23 вагонов, перевозящий компоненты для оружия массового поражения. Вместе с поездом сгинули 42 охранника и два машиниста.
На поиски пропавшего эшелона отправилась группа исследователей паранормального из Набережных Челнов — и тоже исчезла. А в 1997 здесь таинственно дематериализовался наряд местной милиции. Никаких следов пропавших до сих пор обнаружить не удалось.
Фото: marieltour

Мыс Рытый

Мыс Рытый расположен на берегу Байкала напротив самого широкого места озера. Говорят, что местные ни под каким предлогом не желают даже заходить на этот мыс, не говоря уже о рубке здесь деревьев или охоте. Аборигены, соблюдая запрет, ссылаются на духов, которым не нравится, когда по их территории ходят ребята с другого района.
При этом профессиональные уфологи, стоя на твердой материалистической платформе, отвергают первобытные суеверия и утверждают, что на самом деле Рытый облюбовали космические путешественники. По словам уфологов, разнообразные НЛО регулярно совершают облеты мыса, сияя на ярком байкальском солнце металлическими боками. Впрочем, и у этой теории есть критики, считающее, что аномалии Рытого — всего лишь причуды живого биополя Земли и бояться тут нечего.
Фото: ribalych

Гора Алтын-Ту

Несмотря на то, что у подножия Алтын-Ту давно появился кемпинг с пекарней и караоке, откуда на гору ежедневно водят групповые экскурсии, специализирующиеся на аномальных явлениях сайты до сих пор называют эту гору местом, куда «забредают лишь одинокие охотники и знахари — сборщики целебных трав».
Неизвестно, что за травы собирают знахари, но после сбора они часто (да что там — практически постоянно) видят в небе многочисленные летающие объекты и корабли всех размеров и форм. Подробности уфологических вечеринок на Алтын-Ту не сообщаются, так как ученые не редкие знахари и добраться до таинственной вершины пока не сумели.
Фото: vtourisme

Тасеевский идол

Есть в Мотыгинском районе на берегу реки Тасеева древний вытесанный на камне идол, который, как и положено древнему изваянию, пользуется дурной славой. Говорят, что возле него всем становится не по себе и хочется поскорее покинуть этого гиблое место. Впрочем, по другим сведениям, от идола, наоборот, веет благостью и лепотой, и хочется остаться рядом с ним навеки. Как оно действует на самом деле, неизвестно, но, если сильно надо, можете съездить и посмотреть — до Мотыгино сейчас даже самолеты летают.
Фото: mtdata

Одни в Тайге?

Добраться до тех заповедных мест можно двумя способами: долететь до Норильска, потом в Дудинку, потом вертолётом до посёлка Тухарт, затем уже охотничьими тропами, где по реке на моторной лодке, а где пешком за несколько дней перехода. Или, если вы непростой гость – арендуете вездеход и мчитесь из Норильска напрямую. Какой путь не выберешь – всё равно по тайге несколько дней блуждать. А в том районе она гибельная, дикая. С виду безопасное место может оказаться на поверку болотом, так что без проводника соваться глупо. Да и опасно одному, даже с вездеходной техникой, оказаться за триста километров до ближайшего посёлка. Хотя в тайге почти нечего бояться. Звери, если вы не вторгаетесь в их логово, предпочитают держаться в стороне, а люди в тех краях редко появляются.
Я и сам побывал там лишь по случаю. Сначала прошли по маршруту с буровой бригадой, разведали, так сказать, дорогу до месторождения. А потом я подбил на охотничью вылазку одного местного старожила, деда Исая из народа нганосан, коренных обитателей этой дикой земли. Дед долго отказывался, бормотал всякую чушь, про “шипко злых зверков, однако”, но за пару бутылок беленькой согласился стать моим провожатым. Хотя, кто кому в помощь, трудно судить, дед был старый и хилый на вид, но леса окружные знал превосходно. Собрались скоро. Вышли на лодке моторной, день шли по реке на юг, потом через протоки долго шли. В конце лодку оставили на бугор её подтащили, чтобы не смыло течением, и пошли пешими дальше на запад в болота. Чудесная охота. Зверь непуганый, знай себе заряжай ружьё и пали по нему. Так к исходу второго дня трофеев набили прилично и решили возвращаться. Старик Исай заволновался и предложил больше не ночевать в лесу, а идти к моторной лодке без остановок и привалов. Откуда силы у старого чёрта брались непонятно – я был на пределе возможностей. Тут невольно поверилось в байки мужиков, что Исай – последний шаман нганосан и умеет то, что другим не дано. Только зацикливаться на этом тогда не стал. Решил просто согласиться. Хотя, человек предполагает, а Тайга располагает. Что случилось не понял, но к лодке мы засветло не успевали. У деда почти истерика. Орёт на меня не по-русски, ругается на водку, за которую согласился сводить сюда, а сам чуть не плачет. Мне совестно стало, прошу простить меня. А он только фыркает и по сторонам озирается. Вдруг хватает меня за ремень поясной и с такой нечеловеческой силой тащит куда-то за собой. По ощущениям, прошёл час. Когда лес расступился, мы вышли к заброшенной заимке. Охотники строят такие, чтобы было где укрыться от непогоды, буранов снеговых. Небольшая изба из целого бруса. Вместо окон – бойницы. Дверь маленькая и низенькая. Внутри сухо и тепло. Исай буквально втащил меня внутрь и стал лихорадочно запирать дверь. Привалил к ней всё, что было внутри избушки, а бойницы заткнул тряпками. Я смотрю на всё это и молча дурею – шаман-то ни слова не говорит, и явно к чему-то готовится. Уже стемнело, когда Исай сел напротив меня отдышаться и зажёг одну-единственную лучину, чтобы прикурить папиросу. Курит и смотрит мне в глаза. А я ему так же в глаза уставился, думаю:
“Это Исай мне проверку зачем то устроил”.
А он так с сочувствием и говорит:
“Лучше бы ты боялся иногда, однако, не попали бы в такое г*вно, Саня!”.
Больше ни слова. Время идёт ничего не происходит. Старик сидит обняв свой карабин. Я начинаю задрёмывать, всё таки сказался стресс и усталость. И слышу сквозь сон стук по крыше. Словно пробежался ребёнок. Шаги резвые и лёгкие. Но тяжелее белки и куницы, однозначно. А потом свист из-за двери раздался и еще один стук, но посильнее и с нажимом в дверь. Сон как рукой сняло. А Исай палец к губам прижал, трясётся сам и мне показывает, мол, сиди тихо. И так полночи. Скрип. Стук. Свист. Неуютное ощущение, словно тебя пытаются выцарапать из панциря. Потом всё резко прекратилось. Но мы так и не уснули. А днём сразу вышли к лодке, она в километре была от места ночёвки.
Что там приходило к нам ночью, мне не интересно, потому как больше туда соваться не хочу.

Тайга, страшные истории

Истории Карельской тайги.
Странные истории приходилось мне неоднократно слышать в глухих таежных уголках Карелии. Их рассказывали и отдельные люди, и целые деревни. Многие очевидцы этих событий живы до сих пор и рассказывают об этом своим детям и внукам. Это истории о колдунах и оборотнях, которые, оказывается, живут вместе с нами и являются нашими современниками. Две такие истории я и предлагаю вниманию читателей.
Вообще, наверное, в России не много сейчас найдется уголков (пусть даже отдаленных), как карельская глубинка, в которых так крепка народная вера в различные формы магии и многочисленные поверья. Она бережно хранит разносторонний опыт старших поколений, связанный с оригинальным и глубоким взглядом на мир, во многом отличный от современного «окультуренного» мировосприятия.
Христианство вывело человечество на новый качественный уровень Бого – и самопознания, однако не секрет, что в душе человека навсегда запечатлелся и мир языческий; мир для многих гораздо более реальный и жизненный, имеющий неумирающую магически-практическую традицию познания и взаимодействия с силами Природы. Язычество – прямой, открытый «разговор», позволяющий на бытовом, практическом уровне жить единой и живой жизнью с Природой. Поэтому неудивительно, что в карельской глубинке наряду с Библией можно встретить литературу по колдовству, знахарству… Неудивительно, что эти столь несовместимые религии соседствуют в душах многих людей.
Возможно, что именно это удивительное сочетание внешне несоединимых верований и создают специфически неповторимую ауру глухой карельской деревни, за которой скрывается зачастую совершенно неисследованный духовный мир, мир, полный своеобразия и тайны.
В небольшой деревушке Суйсарь, что в двадцати километрах от Петрозаводска, в 80-х годах уже прошлого века жила очень сильная колдунья, почитаемая не только в деревне, но и во всей округе. В то время она была уже в преклонных летах, редко выходила из дома, принимая посетителей в свое маленькой горенке. Она знала и умела все. Проницательные, со стальным блеском глаза пронизывали насквозь, видя твое самое потаенное. «Приходит кто ко мне с ложью, того сразу бить и трясти начинает. Мне лгать нельзя», – не раз говаривала старуха. Потому и приходили к ней немногие.
Она обладала удивительной «властью» над природой и животными. Рассказывали, что когда зимой в деревню неожиданно нагрянул медведь-шатун, она, подойдя к ревущему зверю вплотную, попросила его уйти обратно в лес и больше не приходить. Пристыженный гигант извинительно заурчал и спешно потрусил в тайгу, а она вернулась в дом, предварительно низко, до земли, поклонившись только одной ей известным силам и богам.
Помощь ее была бескорыстна. «Моя жизнь – это моя песня. Кто хочет слушать – пусть слушает. Я за это ничего не беру», – смеялась она.
Однажды к ней обратились за помощью: пропала корова. Искали весь вечер, но все было напрасно. Прибежали к ней. «Жива кормилица», – утешила она, выслушав просьбу, вышла из дома и пошла за деревню. Дойдя до перекрестка дорог, остановилась и долго стояла в молчании. Затем с молитвенною просьбою и с низким поклоном обратилась к «лесу северной стороны» отдать корову, не оставлять у себя. Закачались при полном безветрии верхушки деревьев из стороны в сторону, зашелестела листва, взметнулась змейкой придорожная пыль. «Нет там ее», – только и молвила. Обратилась она тогда к «лесу восточной стороны», но тот же пришел ответ. И только «лес южной стороны» дружно закивал своею еловой гривой. «Жива ваша кормилица, – еще раз повторила она опешившим и неверящим собственным глазам сопровождавшим. – Ждите!» А сама не оглядываясь пошла домой.
Немного прошло времени, послышался звон колокольчика, и все увидели бежавшую (!) к ним навстречу корову из «леса на южной стороне».
Смерть ее была тиха; она передала свои умение и знания по наследству. Но до сих пор помнят именно ее, помнят крепко, как крепко может любить и помнить человеческое сердце

Тайга, страшные истории. Ужас тайги

Это неправильное мнение. Тайга — это не только суровый мир дикой природы, но и малоизведанная зона со своими уникальными свойствами и древними тайнами.
Одни в Тайге?
Добраться до тех заповедных мест можно двумя способами: долететь до Норильска, потом в Дудинку, потом вертолётом до посёлка Тухарт, затем уже охотничьими тропами, где по реке на моторной лодке, а где пешком за несколько дней перехода. Или, если вы непростой гость — арендуете вездеход и мчитесь из Норильска напрямую. Какой путь не выберешь — всё равно по тайге несколько дней блуждать. А в том районе она гибельная, дикая. С виду безопасное место может оказаться на поверку болотом, так что без проводника соваться глупо. Да и опасно одному, даже с вездеходной техникой, оказаться за триста километров до ближайшего посёлка. Хотя в тайге почти нечего бояться. Звери, если вы не вторгаетесь в их логово, предпочитают держаться в стороне, а люди в тех краях редко появляются.
Я и сам побывал там лишь по случаю. Сначала прошли по маршруту с буровой бригадой, разведали, так сказать, дорогу до месторождения. А потом я подбил на охотничью вылазку одного местного старожила, деда Исая из народа нганосан, коренных обитателей этой дикой земли. Дед долго отказывался, бормотал всякую чушь, про «шипко злых зверков, однако», но за пару бутылок беленькой согласился стать моим провожатым. Хотя, кто кому в помощь, трудно судить, дед был старый и хилый на вид, но леса окружные знал превосходно. Собрались скоро. Вышли на лодке моторной, день шли по реке на юг, потом через протоки долго шли. В конце лодку оставили на бугор её подтащили, чтобы не смыло течением, и пошли пешими дальше на запад в болота. Чудесная охота. Зверь непуганый, знай себе заряжай ружьё и пали по нему.
Так к исходу второго дня трофеев набили прилично и решили возвращаться. Старик Исай заволновался и предложил больше не ночевать в лесу, а идти к моторной лодке без остановок и привалов. Откуда силы у старого чёрта брались непонятно — я был на пределе возможностей. Тут невольно поверилось в байки мужиков, что Исай — последний шаман нганосан и умеет то, что другим не дано. Только зацикливаться на этом тогда не стал. Решил просто согласиться. Хотя, человек предполагает, а Тайга располагает. Что случилось не понял, но к лодке мы засветло не успевали. У деда почти истерика. Орёт на меня не по-русски, ругается на водку, за которую согласился сводить сюда, а сам чуть не плачет. Мне совестно стало, прошу простить меня. А он только фыркает и по сторонам озирается. Вдруг хватает меня за ремень поясной и с такой нечеловеческой силой тащит куда-то за собой. По ощущениям, прошёл час. Когда лес расступился, мы вышли к заброшенной заимке. Охотники строят такие, чтобы было где укрыться от непогоды, буранов снеговых.
Небольшая изба из целого бруса. Вместо окон — бойницы. Дверь маленькая и низенькая. Внутри сухо и тепло. Исай буквально втащил меня внутрь и стал лихорадочно запирать дверь. Привалил к ней всё, что было внутри избушки, а бойницы заткнул тряпками. Я смотрю на всё это и молча дурею — шаман-то ни слова не говорит, и явно к чему-то готовится. Уже стемнело, когда Исай сел напротив меня отдышаться и зажёг одну-единственную лучину, чтобы прикурить папиросу
.
Курит и смотрит мне в глаза. А я ему так же в глаза уставился, думаю:
«Это Исай мне проверку зачем то устроил».
А он так с сочувствием и говорит:
«Лучше бы ты боялся иногда, однако, не попали бы в такое г*вно, Саня!».
Больше ни слова. Время идёт ничего не происходит. Старик сидит обняв свой карабин. Я начинаю задрёмывать, всё таки сказался стресс и усталость. И слышу сквозь сон стук по крыше. Словно пробежался ребёнок. Шаги резвые и лёгкие. Но тяжелее белки и куницы, однозначно. А потом свист из-за двери раздался и еще один стук, но посильнее и с нажимом в дверь. Сон как рукой сняло. А Исай палец к губам прижал, трясётся сам и мне показывает, мол, сиди тихо. И так полночи. Скрип. Стук. Свист. Неуютное ощущение, словно тебя пытаются выцарапать из панциря. Потом всё резко прекратилось. Но мы так и не уснули. А днём сразу вышли к лодке, она в километре была от места ночёвки.
Что там приходило к нам ночью, мне не интересно, потому как больше туда соваться не хочу.
Южная тайга
Весной 2006 года в южной тайге была обнаружена пещера с необычными наскальными рисунками. Уже через три месяца для исследования лесных подземелий на место была направлена частная экспедиция из пяти человек под руководством Николая К. Основной целью похода было изучить пещеры и странную наскальную живопись, не привлекая к себе лишнего внимания. Потенциальная грандиозность находки несла не только историческую, но и финансовую ценность.
Через сутки после прибытия исследователей на место от них поступил сигнал тревоги, к их лагерю был выслан спасательный вертолёт. Когда спасатели вернулись, им потребовалось срочно везти единственного выжившего (Алексея Р.) в местную реанимацию. Из глаз и ушей исследователя текли багровые струйки крови, состояние оценивалось как критическое. Больной находился в полуобморочном состоянии и постоянно что-то шептал. Под действием сильных антибиотиков и транквилизаторов к утру Алексею стало лучше, и он смог рассказать о случившемся. Вот отрывок из его показаний:
«Я говорил, что находка егеря не сулит ничего путного, но он и слышать не желал… Всё так и получилось. Вечером, ближе к ночи даже, я пошёл дров набрать, а остальные у палаток были… И тут как раздастся! Крик, рёв или рокот… Не могу сказать, что это было, но всё же на крик похоже, что ль… Или много криков… Нечеловеческих… Очень громких… Уши заложило, в глазах потемнело, и я упал… Не помню как потом добрёл до своих, а там… Короче, все мертвы. Подошёл, смотрю, а у них кровь из ушей течёт… Забрал у Коляна рацию… Дальше не помню… Наверное отрубился…»
На следующий день Алексей умер. По неподтверждённой информации сердце не выдержало сильных медицинских препаратов. По информации из других источников больной скончался от воспаления головного мозга.
У всех погибших исследователей были повреждены барабанные перепонки и некоторые внутренние органы. Складывалось впечатление, что люди оказались в эпицентре какого-то взрыва, но внешних повреждений на телах не было. Чем в глухой тайге мог быть вызван шум с таким воздействием — совершенно не ясно.
Вся округа была «прочёсана» вдоль и поперёк, и в конце концов на глаза оперативной группы попалась небольшая пещера. В ней были обнаружены наскальные рисунки непонятного содержания и глубокий природный тоннель в недра земли. Опасаясь диких зверей и обрушений, правоохранительные органы покинули пещеру.
Спустя год на это место приехала другая экспедиция, но пещеру найти так и не удалось. На её месте красовался громадный валун, за которым ничего не оказалась. Словно злополучное подземелье являлось раной для тайги, которая бесследно заросла.
В Тайге может случится всякое.
Это было давно, где-то в 80-х годах. Они поехали за ягодой, да по грибы на Газ-66-ом. Обычное явление для всех нас, ничего особенного. Место было уже заранее выбрано, так что на поиски, тратить времени не надо было. Лес, в который они поехали, находился далеко от людей, можно сказать проще, поехали в тайгу. Те, кто туда ездил, знают, что всякое может случиться в тайге. Грибы и ягода не заставляли себя долго искать, так и показывали себя, чтобы их взяли. Время пролетело быстро и уже вечерело. Становилось уже прохладно, синее небо, которое так сильно сияло синевой днём, медленно растворялось в надвигающемся мраке. Прохладный ветерок обдувал лицо, которое уже было, не так весело, как вначале этой прогулки, усталость своё брала сполна.
Они уже возвращались обратно к машине из последней ходки за грибами, в ведрах было уже не так много грибов, как в начале дня, уж больно они примелькались эти грибы, и уже не такая охотка была рассматривать, где растёт ещё гриб. На поляне показалась машина, к которой они уже возвращались за сегодняшний день раз 50, но этот раз был последним, теперь вёдра в машину, и домой. Высыпав последнюю партию грибов в полиэтиленовый мешок, они со спокойной душой сели в машину…
Медленно повернув ключ зажигания, машина вздрогнула, но не завелась, стартер крутил в холостую. Водитель ещё раз попробовал, но результат был тот же, ещё пару раз попробовал, но ничего не изменилось, лишь эхо, железного коня, в котором внутри, что-то крутилось, разносилось по тайге. Странно подумали они, машина была исправна как никогда, но почему-то не заводилась. Неужто теперь ещё придётся копаться с машиной!? Они решили выждать минутку и попробовать ещё раз завести, но, а если не заведётся, то придётся копаться. Тупо глядя в лобовое стекло от усталости с высоты машины, они услышали громкий хруст веток неподалеку. Сумрачный свет не давал разглядеть, что находится уже в 30 метрах от машины и приглядываться, что там хрустит, не было смысла. Они оба вздрогнули, ещё медведя не хватало сейчас. Шуметь сейчас не стоило, пусть сам уйдёт. Хруст веток стал ещё громче, и слышно стало громкое рычание…
Медведи так не рычат, а волки так не хрустят ветками. Страх начал накатываться, и сердце забилось, захлёбываясь, а темнело с каждой минутой всё сильнее. То, что нарушило тишину леса, по его громкому рычанию, было слышно, что оно приближалось к машине. Они сидели, вжавшись в сиденья автомобиля, и внимательно разглядывали, что там впереди, пытаясь увидеть того, кто это был…
В конце поляны появился большой силуэт, и именно оттуда было рычание. Сидевшие в машине чуть не перестали дышать, чтобы их не увидели и не услышали. Существо, завидев не знакомое, и такое большое как машина, остановилось и перестало рычать и начало пристально глядеть. Страх начал сковывать движения. Силуэт существа был виден на конце поляны, и он был большим и не похожим не на какое либо животное с такими размерами. Существо медленно начало приближаться, его тяжёлые шаги были слышны, даже в машине. Каково если его увидеть во всей красе. Мурашки, волосы дыбом, дрожь, охватили сидевших в машине, но они не нарушали тишины и сидели молча. Существо пропало из виду и не стало слышно ни его тяжёлых шагов, ни рычания. Либо оно ушло, либо подстораживает.
Ручка в двери медленно начала открывать дверь водителя, от чего у последнего расширились глаза, и он схватился за ручку и вцепился в дверь. Дверь начала дёргаться. Видимо кто-то с той стороны открывал дверь, понял, что ему кто-то мешает и начал ещё сильнее. Второй сидевший в машине просто обомлел и побелел, наверное, даже ночью было бы видно его бледность лица. Дверь тряслась с такой силой, что машина Газ-66, ходила ходуном, но водитель так мёртво вцепился в дверь, как приклеенный. Следующее, что было удар в дверь, так что обшивка двери и сама дверь располосовалась как бумага.
Водитель видел его руку, эта была не рука какого-то животного с такими когтями и такая большая, что, положив эту кисть на голову человека, кисть обхватит голову как мячик. От страха силы у водителя прибавилось, хоть и из руки которой он вцепился в ручку, лилась кровь и ручка врезалась в мясо его ладошки. Машина начала трястись, стали слышны удары по машине, будто в нёё стенобитным орудием били. Всё это довело обоих сидевших в машине, до последней стадии, и они так заорали с визгом от страха, как не кричали никогда в жизни. Машина ещё пару раз встряхнулась, и всё затихло. Что это было передышка или ушло. Но оба сидевших ещё с минуту орали как резанные. Они так и не вышли, до утра из машины, существо больше не показывало себя, либо стерегло, когда они выйдут, а может, испугалось их крика, или ушло. Слышно, как они кричат, было, наверное, на пару километров.
Наутро, они попробовали завести машину, на удивление она завелась с полтычка, после чего машина рванула с места, и уехала прочь из этого леса. У машины были вмятины повсюду и разорвана дверь, будто ножами порезали по ней.
Истории Карельской тайги.
Странные истории приходилось мне неоднократно слышать в глухих таежных уголках Карелии. Их рассказывали и отдельные люди, и целые деревни. Многие очевидцы этих событий живы до сих пор и рассказывают об этом своим детям и внукам. Это истории о колдунах и оборотнях, которые, оказывается, живут вместе с нами и являются нашими современниками. Две такие истории я и предлагаю вниманию читателей.
Вообще, наверное, в России не много сейчас найдется уголков (пусть даже отдаленных), как карельская глубинка, в которых так крепка народная вера в различные формы магии и многочисленные поверья. Она бережно хранит разносторонний опыт старших поколений, связанный с оригинальным и глубоким взглядом на мир, во многом отличный от современного «окультуренного» мировосприятия.
Христианство вывело человечество на новый качественный уровень Бого — и самопознания, однако не секрет, что в душе человека навсегда запечатлелся и мир языческий; мир для многих гораздо более реальный и жизненный, имеющий неумирающую магически-практическую традицию познания и взаимодействия с силами Природы. Язычество — прямой, открытый «разговор», позволяющий на бытовом, практическом уровне жить единой и живой жизнью с Природой. Поэтому неудивительно, что в карельской глубинке наряду с Библией можно встретить литературу по колдовству, знахарству… Неудивительно, что эти столь несовместимые религии соседствуют в душах многих людей.
Возможно, что именно это удивительное сочетание внешне несоединимых верований и создают специфически неповторимую ауру глухой карельской деревни, за которой скрывается зачастую совершенно неисследованный духовный мир, мир, полный своеобразия и тайны.
В небольшой деревушке Суйсарь, что в двадцати километрах от Петрозаводска, в 80-х годах уже прошлого века жила очень сильная колдунья, почитаемая не только в деревне, но и во всей округе. В то время она была уже в преклонных летах, редко выходила из дома, принимая посетителей в свое маленькой горенке. Она знала и умела все. Проницательные, со стальным блеском глаза пронизывали насквозь, видя твое самое потаенное. «Приходит кто ко мне с ложью, того сразу бить и трясти начинает. Мне лгать нельзя», — не раз говаривала старуха. Потому и приходили к ней немногие.
Она обладала удивительной «властью» над природой и животными. Рассказывали, что когда зимой в деревню неожиданно нагрянул медведь-шатун, она, подойдя к ревущему зверю вплотную, попросила его уйти обратно в лес и больше не приходить. Пристыженный гигант извинительно заурчал и спешно потрусил в тайгу, а она вернулась в дом, предварительно низко, до земли, поклонившись только одной ей известным силам и богам.
Помощь ее была бескорыстна. «Моя жизнь — это моя песня. Кто хочет слушать — пусть слушает. Я за это ничего не беру», — смеялась она.
Однажды к ней обратились за помощью: пропала корова. Искали весь вечер, но все было напрасно. Прибежали к ней. «Жива кормилица», — утешила она, выслушав просьбу, вышла из дома и пошла за деревню. Дойдя до перекрестка дорог, остановилась и долго стояла в молчании. Затем с молитвенною просьбою и с низким поклоном обратилась к «лесу северной стороны» отдать корову, не оставлять у себя. Закачались при полном безветрии верхушки деревьев из стороны в сторону, зашелестела листва, взметнулась змейкой придорожная пыль. «Нет там ее», — только и молвила. Обратилась она тогда к «лесу восточной стороны», но тот же пришел ответ. И только «лес южной стороны» дружно закивал своею еловой гривой. «Жива ваша кормилица, — еще раз повторила она опешившим и неверящим собственным глазам сопровождавшим. — Ждите!» А сама не оглядываясь пошла домой.
Немного прошло времени, послышался звон колокольчика, и все увидели бежавшую (!) к ним навстречу корову из «леса на южной стороне».
Смерть ее была тиха; она передала свои умение и знания по наследству. Но до сих пор помнят именно ее, помнят крепко, как крепко может любить и помнить человеческое сердце
В 90-х годах, путешествуя по Пудожскому краю, я обратил внимание на «сказы» о некоем странном человеке, которого народная молва окрестила «оборотнем». Этот человек — Федор Иванович Дутов — был потомственный колдун и знахарь, пользовавшийся недоброй репутацией по причине своего абсолютно нелюдимого и сварливого характера. Рассказывали, что он обладал неким «знанием», благодаря которому мог обращаться в любого животного. Ходили слухи, что изредка из его дома, расположенного на краю деревни (деревню даю без названия, исходя из этических соображений), слышались нечеловеческие крики, переходящие в волчий вой. В эти дни (точнее, ночи) деревню буквально наводняли волки, приводя в трепет местных жителей. Волков стреляли, а наутро трупы их исчезали; Дутов относил их в лес и закапывал. Его боялись, обходили стороной, плевали в след, но… не трогали. Верили в его колдовскую силу, в то, что он может наслать порчу, сглаз, любую неизлечимую болезнь.
Однажды произошло событие, окончательно закрепившее за Дутовым прозвище оборотня. Дутов неожиданно исчез из деревни. День проходил за днем, но он не возвращался, однако заметили, что в это время в окрестностях деревни появилась стая волков, не дающая покоя ни днем, ни ночью. Решили сделать облаву, поставили капканы, группами выходили на отстрел. Результаты были плачевными, когда вдруг ночью деревня проснулась от душераздирающего воя, вопля боли и страдания, подхваченного волчьей многоголосицей. А наутро увидели возвращающегося Дутова с бледным, изможденным лицом и кое-как перевязанной рукой, истекающей кровью. Бросились к тому месту, откуда ночью раздавался страшный, зловещий крик, и в одном из капканов увидели перегрызенную волчью лапу и многочисленные следы волков. Никто к капкану даже не притронулся; ужас прогнал людей с этого места. А Дутов с тех пор появлялся только в рукавице на правой руке, независимо от времени года. Его кисть осталась в том капкане навсегда.
Страшна была жизнь этого человека, страшна была его смерть. Она наступила спустя два года после вышеописанных событий. Дутову в это время было около шестидесяти лет. Видимо, он почувствовал приближение смерти. Неизвестно, что он пережил в те мгновения. Рассказывают, что он страшно кричал в течение суток, а вечером появился на крыльце своего дома, смотрел на деревню, на людей и… плакал. А потом бросился в лес, оглушая тишину не то душераздирающим человеческим криком, не то душераздирающим волчьим воем.
Зимняя тайга.
Зимняя охота в тайге даёт незабываемые ощущения. Я с детства любил ездить к деду и его друзьям-охотникам. У меня даже было там свое ружье. Взрослые всегда брали меня с собой на ходки в лес. Вот и в этот раз, когда я приехал (собиралась крупная облава на медведя-шатуна, который скотину валил), меня взяли с собой, но сказали держаться позади. С нами были две сибирские лайки, которые и вели нас по следу. Сама группа состояла из пятерых взрослых мужчин, двух опытных стариков и меня, пацана семнадцати лет.
Полдня мы шли на широких лыжах по снегу, и, наконец, впереди показался бурелом, в котором и была берлога медведя. Уже вечерело, и мы, отойдя на двести метров, разбили лагерь. Все сразу завалились спать, а в дозоре оставили Василия и лаек.
Ранним утром я проснулся от шума. Все уже встали и что-то бурно обсуждали. Подойдя ближе, я увидел, что Василий сидит спиной к дереву, грудь и живот у него разорваны, а на лице застыла гримаса нечеловеческого ужаса. Лайки трусливо жались к ногам людей. Дед поднял ружье Василия и осмотрел его. Патроны были целы. Как же так? Опытный охотник испугался чего-то настолько, что не то что не выстрелил — даже не смог разбудить остальных!
Большинство считало, что Василия порвал шатун, и облава началась. Окружив берлогу, мы заняли позиции за деревьями. Петр взял длинную рогатину и прыгнул, как с шестом, на вершину бурелома над логовом зверя. Воткнув рогатину в проход, он стал шуровать там, желая, видимо, разбудить медведя. Но вдруг что-то резко дернуло рогатину вниз. Петр не удержался и с криком свалился вслед за ней. Его жуткий крик: «Здесь не медв…» — оборвался на середине. Мы все попятились, а из дыры вылетела оторванная голова Петра и приземлилась передо мной. В ужасе заорав, я развернулся и бросился бежать. Сзади я услышал крики и стрельбу, чей-то рык и визг лаек. Не оглядываясь, я бежал вперед, проваливаясь в сугробы, пока неожиданно не рухнул в пустоту под снегом. От падения меня «вырубило».
Приходя в себя, я увидел, что лежу в волчьей яме. Мне очень повезло — колья торчали вокруг меня. Выстрелов слышно не было, и я подумал, что охотники все же справились. Начав звать на помощь, я услышал чьи-то шаги.
— Я здесь, я упал! Вытащите меня!
Шаги подошли к краю ямы. Я никак не мог рассмотреть, кто там стоит, но мне вдруг стало страшно. Наверху раздавалось тяжелое сопение, которое человек бы не смог издать. Я отполз к стене и, прижавшись к ней спиной, поднял свое ружье.
— Кто здесь?!
Ответом мне был утробный рев существа, морда которого, наконец, показалась над ямой. Окровавленные огромные челюсти, горящие тупой злобой глаза, прижатые уши — он напоминал какую-то тварь из ночного кошмара. Я заорал в голос и судорожно выстрелил наугад. Пуля царапнула по морде твари, и она начала носиться вокруг ямы, пытаясь достать меня длинной лапой с изогнутыми когтями. Я прижался к земле и что-то кричал, слезы отчаяния хлынули из глаз. Тварь бесновалась вокруг меня весь день, но колья спасли мне жизнь — она так и не рискнула спрыгнуть вниз. Я сильно замерз и понимал, что если ничего не придумаю, что умру уже не от клыков и когтей твари, а от холода, но встать и начать хоть как-то двигаться я не мог — сверху ждала своего часа моя смерть в виде огромной лапы твари. Я попробовал опять кричать и вдруг, к моему счастью, мне ответили — спасательная поисковая команда искала нас, застрявших в тайге. Тварь подняла голову и прыгнула в сторону. Я ее больше не видел.
Меня нашли спасатели. По моей наводке они нашли и остальных, точнее, то, что от них осталось — окровавленные обрывки одежды и ружья…
Ужас тайги.
Холодный осенний ветер и нескончаемый противный мелкий дождь окутывали все вокруг, продираясь сквозь густые заросли леса, два путника промокшие до нитки с трудом шли вперед. Позади еще можно было различить в ранней утренней дымке огни не большой деревушки, но обратного пути не было, год выдался не урожайным, и чтоб не умереть с голоду несколько мужчин отправились в тайгу на охоту. Они разделились на группы по два – три человека и направились в разные стороны. Деревушка располагалась в самом сердце тайги, на многие сотни километров вокруг не было ни одной живой души, помощи ждать было неоткуда. Уже вечерело, дождь не переставал целый день, с пустыми руками и, выбиваясь из сил, дед Матвей и его внук Вадим, присели под большой веткой ели отдохнуть и решить, что делать дальше. — Что это там? – парень указал на что-то темное, еле проглядывающее сквозь густые ветви деревьев. – Похоже, на какой то дом… — Это старая охотничья заимка, — немного встревожено ответил старик, — не добрая слава ходит об этом месте. Много лет назад в этом доме загадочно погибли несколько человек, все было в крови, но тела их не нашли… — дед сделал паузу, огляделся по сторонам и продолжил, — После этого, все кто не останавливался здесь на ночлег, обратно уже не возвращались…
Ночь в тайге наступает быстро, на расстоянии нескольких метров уже ни чего не было видно, в сырой траве костер ни как не хотел разгораться. — Не верю я во все эти сказки! – Решительно произнес Вадим. – Пошли-ка в дом, ни чего с нами не случиться, я не намерен всю ночь сидеть под этой елью мокнуть и замерзать! Он встал, закинул рюкзак на плечо, и направился к заимке. Дед пытался его остановить, но безуспешно, и ему ни чего не оставалось, как проследовать за внуком. Костер моментально разгорелся, согревая своим теплом замерзших людей, парень собрал валявшуюся кругом солому и сделал две кровати. Дождь монотонно барабанил по крыше, успокаивая охотников, костер уже еле тлел, все вокруг погрузилось в темноту.
Внезапно Вадим проснулся от странного звука, сквозь шум дождя слышалось какое-то шуршание и чавканье. Он шепотом позвал старика, но ответа не последовало, медленно и, стараясь не шуметь, Вадим прокрался к месту, где спал старик, но его там не было. Парень вернулся на свое место, стало не по себе, он продолжал слышать странные звуки откуда-то сверху с чердака. Спустя несколько минут, жуткое чавканье сменилось еле различимым шепотом. Как ни старался, парень не мог различить ни слова. Вдруг он услышал скрип, приближающийся к нему, словно кто-то или что-то спускалось по лестнице с чердака и медленно направлялось к Вадиму. Дождь внезапно прекратился, на небе показалась большая светлая луна, освещая своим светом через небольшое окошко часть помещения. Нервы были на пределе, дед Матвей пропал, что-то не понятное приближалось к нему, парня охватил панический страх.
— Кто здесь?! – не выдержав, вскрикнул Вадим.
Скрип и шепот прекратился, и в лунном свете промелькнула какая-то тень. В избушке стало очень тихо, тишина просто резала слух, он слышал как бешено бьется его сердце. На спине он почувствовал чей-то пристальный взгляд. Ужас, страх и желание бежать охватили юношу, обернувшись, он увидел своего деда, но он был ужасен. Серое впавшее лицо, закатившиеся глаза и чавкающий, весь в крови рот с ужасными зубами, существо протянуло руки и направилось к Вадиму. Он выбежал из дома и скрылся в ночной тайге, ветки хлестали его по лицу, до крови рассекая кожу, но парень не обращал на это внимания, он бежал как можно дальше от этого места. Внезапно Вадим выбежал на поляну, он в ужасе замер, перед ним опять стоял этот страшный серый дом.
Юноша вновь рванул в лес, но через некоторое время снова и снова возвращался на это ужасное место.
— Хватит! – Парень упал на колени, силы покинули его, мозг отказывался понимать, что происходит в этой проклятой заимке, Вадим потерял сознание.
Черная туча закрыла луну, и тайга вновь погрузилась в темноту, опять начался дождь, и в его монотонном шуме вдруг послышалось то самое чавканье. Над уже безжизненным телом Вадима на коленях стоял его страшный дед, отрывая от трупа куски кровавого мяса он с жадностью проглатывал их…
Все мужчины вернулись с охоты с хорошей добычей, деревушка была спасена от голодной смерти, не хватало только двоих – старого деда и его внука. Жители пытались их искать, но безуспешно.
http://reposter77.ru/interesnosti/tajga-strashnye-istorii/

Сибирский тракт

Думаю, все знают, хотя бы из уроков литературы, что такое каторга. Также думаю, что все в курсе, что на эту каторгу людей отправляли пешком в цепях и под конвоем. С появлением железных дорог будущих каторжан довозили до ближайшего поселения к местам заключения, а там пешком по ужасному зною или лютому морозу, кому как повезет со временем года. Многие каторжане попросту не добирались до мест заключения, но на это и был весь расчет, а для тех, кто дошел устраивали настоящий ад . Это были суровые 18 – 19 века . Но отголоски тех времен то и дело слышатся в наше время.
Собственно, сама история произошла, когда мне было лет 15. Мы всей семьей приехали к родственникам на дачу, пожарить шашлыки, дядя Витя затопил баню. Мы с папой прихватили удочки (участок дяди Вити и тети Оли стоял на берегу маленькой речушки, под названием Ик, на саму речушку выходил небольшой плотик, с которого очень удобно рыбачить). В общем, выходные обещали быть классными. Родители, как водится, выпили за встречу и так далее. Часа через 2 меня и моего сродного брата Саньку (младшего сына дяди Вити и тети Оли) отправили в соседний дачный кооператив, возле автобусной остановки которого стояла придорожная шашлычка. Нам накатали записку с разрешением продажи “беленькой” и отправили в путь. К слову надо сказать, что если идти через дачи, а потом по освещенке, то до этой шашлычки наберется километра полтора, а если срезать через лес, то метров 700. Было часов 8, летний вечер, солнце только-только собиралось садиться. Ну, и пошли мы по этой лесной тропинке, часть которой пролегала через Сибирский тракт, по которому давным-давно водили каторжан, место, конечно, с историей, но на деле самая обычная лесная тропинка, ничего в ней жуткого вроде и нет. Единственное, что плохого про тропинку эту слышал, так это то, что сторож кооперативный детишкам местным говорил, что там призраки водятся. Но, зная его образ жизни и его любовь напиваться по вечерам до “зеленых соплей”, никто этому не верил. В общем, пока дошли до шашлычки, прошел, наверное, час, было довольно душно, поэтому мы еле плелись. А вот когда пошли обратно, уже начинало потихоньку темнеть. Ну, тут Санек и выдает:
– Ванька, а не струсишь обратно по лесу идти?
– Нет! А ты?
– Нет! Ну, пошли, значит, по лесу
Идем себе, идем, а в лесу как-то тихо стало, я бы даже сказал очень тихо, даже мошкары нет. Птиц не слышно. И вдруг Санек меня за руку дергает
– Слышишь?
– Что слышишь?
– Железо лязгает.
– Санек, хорош прикалываться, ты меня все равно не напугаешь!
– Да тише ты!
И тут оба, как заколдованные, поворачиваем головы налево. А там фигура какая-то полупрозрачная мимо нас проплывает. А мы оба, как под гипнозом, стоим словно вкопанные, пошевелится не можем. А на фигуре этой балахон какой-то рваный надет, а на ногах кандалы, лица не видно было… И цепей лязг да такой, что в ушах больно стало… Только фигура эта мимо проплыла, нас как отпустило, мы бегом (никогда в жизни так быстро не бегал) к дачам помчались. Прибежали, рассказали все родителям, на что дядя Витя достал бутылки из пакета, осмотрел внимательно и выдал:
– Ну, бутылки вроде не тронутые, запечатан, привиделось вам, ребятки!
Обычно люди только отрывками помнят подобные происшествия, но я запомнил все до мельчайших подробностей: и как пошевелится не мог, и как выглядела эта штука…
Можете верить, можете нет – дело ваше, но это было!