Страшные истории про психбольницу

Психиатрические больницы, страшные истории

О больнице Кингз Пакр ходит много страшных легенд, прослушав которые сложно хранить спокойствие. Говорят, что несчастные пациенты, которые не могли терпеть агрессивный персонал и «новые» методы терапии, часто сбегали из больницы. Все они терялись в лесах, которыми окружена больница и погибали от переохлаждения. Сбежавших пациентов, чьи тела не обнаружили, официально признавали утонувшими в местной реке. Буйные пациенты часто убивали более спокойных, и этому почему-то не могли воспрепятствовать работники клиники. Зато держать эти факты в тайне больница смогла довольно долго. Некоторых активных больных (которые вполне могли быть здоровыми) содержали в подземных карцерах, чтобы они не приносили в круг пациентов революционные настроения и не видели лиц персонала. В 1996 году лечебницу закрыли, и теперь она считается заброшенной. Бытует мнение, что пустующее по сегодняшний день здание проклято. Говорят что в нем очень много призраков бывших пациентов, которые жаждут мести за полученные во время лечения душевные травмы, лишь усугубляющие их положение. Призраки сконцентрированы преимущественно в главном корпусе больницы, который имеет 13 этажей. По словам очевидцев, из окон постройки часто выглядывают призрачные головы со страдающим выражением лица. Смельчаки, которые заходят туда, долго не могут отыскать выход. Однажды парень, который зашел в главный корпус заброшенной больницы слышал человеческий плач и видел много ужасных лиц. Он был недалек от психического расстройства, но к счастью, нашел выход. Выбегая из здания, он обернулся и увидел еще одно лицо, рядом с которым была надпись «Внутри зло». Другая группа подростков оказалась менее удачливой. Они долго бродили в поисках выхода и, в конце концов, решили позвонить в полицию. Правоохранители вытащили ребят, а их родителям выписали штраф за

Заброшенная психбольница

Думаю, что в каждом городе есть хоть в одном районе какая-нибудь сумасшедшая старушка (ну или старичок), которая ходит по двору и разговаривает сама с собой шепотом. Вот такая старушка и жила у нас во дворе. Когда мы были маленькие, то боялись, думали, что она злая колдунья, которая может превратить нас в жаб, сейчас это смешно, но тогда нам так не казалось.
Мне 14 лет , я давно уже перестал верить во всякие байки и страшилки и вот случилось то, чего я совсем не ожидал… Я сидел на лавочке возле подъезда, ждал Сашку (моего друга) . Сначала я услышал шепот, но не обратил на него внимания, затем почувствовал, что кто-то подошел и сел рядом со мной на скамейку. Я поднял голову и увидел ее, ту саму сумасшедшую старушку. Хоть я уже и не боялся ее, но было как-то не приятно сидеть рядом с ней. Моим первым решением было встать и уйти на противоположную лавочку, но, думаю, что это было бы как-то невежливо. Поэтому мне пришлось сидеть и надеяться, что Сашка скоро выйдет. А в следующую минуту произошло то, чего я вот вообще никак не ожидал… Она заговорила со мной, представьте, она заговорила с кем-то может впервые за много лет И С КЕМ — СО МНОЙ.
— Вы были в заброшенном Сумасшедшем доме? — спросила она.
— Ээээ… неееет — растерянно отвечал я.
— Ну и хорошо, и не ходите туда.
— Ладно.
Возникло молчание, длилось оно минуту, может две. Но любопытство взяло свое.
— А что такого в этом доме?
— О, мальчик, это страшное место, там кроме запаха смерти нет ничего!
И она поведала мне свою историю.
— В нашем городе есть заброшенная Психбольница, была она построена в 20-х годах 20-го столетия, затем в 62-ом году была закрыта из-за аварийного состояния. Про нее ходило множество легенд, про огни, которые горят в ней ночью, про странные звуки ночь и многое другое. Так вот, наша героиня с друзьями решили сходить туда ночью… На входе была надпись: «Войти могут все, а выйдут те, у кого с психикой не то». Они вошли туда, а вышла только наша старушка, — на этом моменте она заплакала, мне стало еще больше не по себе, но тут вышел Саня и мы побыстрее смотались оттуда.
Вечером я рассказал все друзьями и они решили пойти туда, тоже ночью, мне эта идея не нравилась (я с детства даже фильмы ужасов не смотрю, потому что потом сплю плохо), но после того как они «взяли меня на слабо», я согласился, а зря.
Ночью мы все ушли из дома под предлогом, что идем ночевать к друзьям. Так мы встретились возле магазина, зашли, купили еды с собой и пошли к этой психушке. Нас было восемь: Я, Витас, Саня, Егор, Славян, Валя, Лена и Дашка. Идти было весело и совсем не страшно, наконец мы добрались. Зайдя в ворота, мы направились к главному входу. На стене, рядом с дверью была потертая надпись: «Войти могут все, а выйдут те, у кого с психикой не то», как и говорила старушка. Лена с Дашей конечно же стали фотографироваться на фоне этой надписи, чтобы потом во «ВКонтакте» покрасоваться. Потом встал вопрос о том, заходить нам внутрь или нет.
— Да ну, я не пойду туда! — сказала Вале своим голоском, как у белочки.
— Да и я как-то не горю желанием туда идти. — мне уже было не по себе от этого места.
— Ну, можете пойти домой и объяснять родителям, почему вы так поздно шатаетесь по улицам. — Ленка пыталась выглядеть убедительной.
— Да, да, зачем мы тогда сюда пришли? — Дашка всегда поддакивала всем и пыталась казаться крутой.
Парни стояли в стороне, осматривали здание и о чем-то перешептывались.
Все таки мы решили идти.
Первой вошла Ленка, она все записывала на камеру своего фотоаппарата. Мы все прошли следом. Внутри психушка была похожа на любую, обычную российскую больницу. Отделение регистратуры, гардеробная, туалеты. Затем луч света выхватил на стене карту висевшую на стене, мы подошли поближе и тут я услышал приглушенный крик за спиной, мы все обернулись и увидели Дашку, она учащенно дышала и показывала пальцем на что-то на стене, подойдя, все увидели кровавые следы рук, становилось жутко. Что-то глухо ударилось об пол, это была Даша, она упала в обморок. Егор и я вытащили ее на улицу и посадили на лавочку, очнувшись она сказала, что не вернется в то страшное здание. Я с Егором вернулся к ребятам, которые ждали нас возле карты.
— Пойдемте палаты посмотрим. — Витас хотел казаться крутым и бесстрашным перед Валей, ведь он ее «любил».
— По-моему, мы и так посмотрели достаточно — сказал я…
Но решение опять было выбрано не в мою пользу.
Мы поднялись на второй этаж, там все палаты были заколочены, кроме одной. Все зашли внутрь, а Валя и Витас остались обниматься. Палаты была не большая, там была кровать с ржавыми пружинами и прогнивший матрац, но то что все поразило — это все стены были исписаны непонятными символами и рисунками. Выйдя из палаты, мы обнаружили, что влюбленных голубков нигде нет (мы подумали: наверно на улицу ушли).
— А давайте с Ленкой что-нибудь сделаем, хахахаха — я пытался развеселиться и не думать о страшной больнице.
— Я вам сделаю, извращенцы чертовы — Лена надула щеки, как шарики — Лучше пойдемте выше.
— Но тут всего два этажа — сказал славян.
— Да, мы на карте видели — подтвердил Саня.
— Да и с улицы видно, что тут два этажа всего. — Егор не отставал от других.
— Тогда куда ведет эта лестница? — Лена уже спрашивала с испугом.
— Может на чердак… — предположил я
Агрхаааааааараааграгкхррррррр.
— Что это? — мне было уже не до смеха
— Наверно Валя с Витасом прикалываются.
Тут я увидел силуэт в конце коридора…
— Уходим — мои нервы уже начали сдавать.
Мы все рванули с места, а силуэт развернулся и начал двигаться за нами, постепенно набирая скорость. Я никогда так не бегал, я сбежал по лестнице за мной — Славян и Саня, я обернулся и услышал крик Лены, затем на пролет вылетел Егор и закричал: «Оно забрало Ленку». Он резко улетел в темноту. Мы уже не думали о друзьях, мы просто побежали, но наконец мы поняли, что не оказались на первом этаже, мы бегали по кругу, спускаясь со второго этаже, мы каждый раз оказывались на нем же. Ноги гудели, мозг работал в учащенном темпе. И тут я вспомнил молитву «Отче наш», стал молится и спускаться по лестнице — и чудо, мы с парнями все таки спустились на первый этаж. Подбежав ко входной двери, я рывком открыл ее и выскочил на улицу. В глаза ударил яркий свет, солнце уже взошло, со мной рядом стоял Саня, Славян не появился. Мы с Сашкой ушли с территории психбольницы. Разошлись по домам, договорившись никому не рассказывать об этом.
Прошло 2 года, я за ту ночь очень поседел, Сашка совсем свихнулся и стал похож на ту старушку из моего двора. Ни Дашу, ни Лену, ни Егора, Славяна, Витаса и Валю я больше никогда не видел. Милиция их искала, но так и не нашла, а мы так и не рассказали, где были и что видели, нам все-равно никто не поверил (фотоаппарат-то с видеозаписью был у Лены).
Кошмар этот приходит ко мне каждую ночь…

рассказы бывалого о московских психушках: kliuv

Как я уже недавно хвастался, мне тут дружбан подкинул инвайт на лепру. Никогда меня это не интересовало, инвайт мне был по барабану, но зашел и понял, что довольно интересная тема. Так что впервые выкладываю от туда очень занимательный рассказ. Совершенно не юморной, но зато из первых рук. Написал его юзер Morbidozo, который даже в жж есть, но тут он ничего не пишет.
Рассказ о том, как он в молодые годы валялся в двух иосковскийх психушках. Очень и очень интересно. Такие расссказы очевидцев всегда меня интересовали. Теперь еще я бы что-то в этом роде про тюрьму почитал бы. а вы пока насладитесь этой интересной и хорошо написанной историей Morbidozo.
А вот лежал я как–то в дурке. Ну то есть даже не в простой дурке, а в элитнейшей, блядь, клинической больнице имени Алексеева, которая бывшая легендарная П. П. Кащенко. Да, в Дефолт Сити.
Попал я туда так: будучи молодым долбоебом, я решил, что жить далее незачем и гуманным способом самоубийства, выбрал себе отравление всякой разной барбитурой. Спиздил частично из аптечки своего другана всяких забавных штук, типа
феназемпама и прочих реланиумов (у него дядя на гуталиновой фабрике, нувыпонеле), сожрал 225, в общей сложности, разнонаправленных и, зачастую, прямопротивоположных по действию колес и решил уже было откинуться, но утром, когда я уже
спал практичсески в коме, ко мне приперся мой другой друган, которому приспичило стрельнуть, блять, в десять, блять, утра сигаретку. Вот есть же люди которым не впадлу через весь район в воскресенье переть хуй знает куда, чтоб сигаретку
стрельнуть…
В общем, он меня и нашел в бессознанке. Потом неделя в реанимации, четыре дня в коме, адов бред и вязки на руки–наноги. Склиф, отделение с суицидниками и передозчиками, где какой–то чувак–химик собирал баяны из мусорок, собирал
всевозможные колеса со всего отделения в обмен на обещание втреснуть вечером, а после, вечером, в сортире толпа суровых убеанистых чуваков вытащенны
ми из мусорки баянами кололись его адовыми коктейлями, которые он варганил на коленке с помощью ложки и пары бинтов на погреть. Как он пояснил — имея в наличии хотя бы анальгин, уже можно начинать ченить делать. Я не проверял, но все
отделение вечером было наглухо упоротым, так что дело свое он видно знал.
Комне приезжали пару раз друзья, Но это так смутно помню, я там как зомби ходил. Хотя при этом читал что–то, но убей даже не помню что. Реально зомби, да еще нога наполовину отнялась — то ли в результате лекарственного отравления, то ли
четверо суток без движения дали себя знать, то ли санитары меня где–то по пути об угол ебнули, то ли друзья–товарищи оперативно созванные меня отравленного тащить вниз по лестнице (лифт не работал — тащили на одеяле) где–то приложили. В
общем еще три месяца ходил хромал.
А как только начал приходить в себя — мне говорят вдруг, что мол переводят меня куда–то и надо вещи собрать.
— А мы вас переводим…
— Э… Куда?
— В стационар, Клиническая больница номер один.
— Элитная типа, раз первый номер?
— Да пи… *поперхнувшись* хорошая больница, сам увидишь. Сурприз будет.
Вот тут я заподозрил неладное. И дюжий санитар мне уже в пазике поведал, что да, это ж психиатричка, бля, Кащенко. Чо не знал чоли? Бугага…
И тут я понял, мне — пиздец. И все сразу книжки вспомнились типа Оводов, Монтекристо, все боевики, где кто–то в тюрьме сидел, все такие адовы произведения, типа “Заводного Апельсина”или там, “Палаты номер шесть”или того же “Полета над
гнездом кукушки”.
И стало реально страшно…
Но все еще только начиналось. Для начала меня и еще трех каких–то товарищей с затравленными взглядами долго возили по территории на зеленом военном газике. Территория там огромная — целый парк большой прилагается. Через четыре поворота я
уже перестал ориентироваться где что и стал тупо ждать куда же меня привезут. Водилы у них то ли изначально любят играть в Сусанина, то ли специально такие хитрые круги наворачивают по территории, что сориентироваться где ты относительно
входа — ну совершенно нереально. Через десяток крутых поворотов я перестал подумывать о побеге и уныло предался созерцанию.
Привезли меня еще троих в приемный покой — такой небольшой домик, где–то примерно в центре. Там две немолодые и не сильно красивые тетки аккуратно переписали и унесли куда–то все мои вещи, а меня раздели и весьма прохладным душем помыли.
Причем что душ, что процесс помывания… Вы Рэмбо смотрели? Так вот все то же самое, тока вместо Рэмбо худенькийна тот момент я, сильно посиневший от холода и сильно перенервничавший.
После чего со мной проделали обязательную ко всем поступающим больным процедурку взятия мазка из жопы, которую местное население вежливо величает “поцелуй тещи”, выдали какую–то безразмерную выцветшую от бесконечных стирок пижаму и
отвезли в отделение. Пижама слава богу, оказалась коротка. Это не самый плохой вариант — куда хуже, когда ты об нее спотыкаешься. Пижам нормального размера — как и формы в армии — не существует.
В отделение меня запустили через три закрывающиеся на ручки–четырехгранки двери и, наконец, оставили в центре длинного корридора с палатами, где собственно, вместе с документами и сдали медсестре. Внутри оказалось тепло, несколько вонюче
и как–то неожиданно очень захотелось домой, ибо стало понятно, что вкусно кушать тут врядли дадут (судя по запахам), да и вообще вокруг меня собственно дурка. Почувствуй себя Кеном Кизи. Запашец надо сказать там стоял дай боже.
Представьте себе запах советской столовой, лучше всего захолустной школьной. Помножте его на запах мужского привокзального сортира. И добавьте тонкий оттенок застарелого говна. Получите похожую обонятельную картину. Теперь еще добавьте
хлорки и будет один в один. Что удивительно — через два дня никакого запаха уже практически не замечаешь.
Естественно я смотрел Полет над гнездом кукушки и в первые два дня сделал несколько неутешительных для себя выводов:
В отличие от американской дурки — в нашей
— не играла приятная музыка
— не было стакана со злой медсестрой, медсестры свободно шарились по корридору, когда не пили чай в комнате или не бухали по ночами в телевизионной. На глаза им лучше не попадаться лишний раз — можно огрести какуюнить несложную, но
работу или же нагоняй за то, что например, не спишь или наоборот, что спишь… Хуй их разберет — они всегда недовольны.
— все ходили в разномастных, но примерно одинаковой застирраности и потрепанности пижамах. Как и у меня — нормального размера не было ни у кого.
— Отделение было в несколько раз больше, чем в кино и в палатах нету дверей.
— Воняло
— Никаких карт.
Отделение представляло собой в основном длинный корридор с палатами, столовой, где–то посередине и телевизионной комнатой, она же красный уголок и все что можно… В палатах (коих было шесть — четыре обычных, одна надзорная и одна
образцово–показательная) лежали соответственно люди, в столовой временами кормили, а в телевизионной комнате (она же красный уголок!) стоял собственно телевизор, который я ни разу не помню, чтоб включали для людей днем. Его обычно
смотрели медсестры ночью, преимущественно что–то музыкальное, по–моему уже тогда музтв было. Хотя могу ошибаться — это был год 97.
Дя того что бы смотреть на нем музтв — необходимо было каждый раз хитро шаманить с проводами, с чем отлично справлялись два “косильщика” — рослые парни, попавшие в отделение для освидетельствования, ибо один порезал себе вены, а другой
кого–то уебал табуреткой чуть ли не насмерть. Теперь им предстояло доказать, что они ебанутые, иначе бы их ждали серьезные неприятности.
С девяти, примерно, утра до девяти вечера — они довольно натурально изображали аутичных печальных мудаков (пока врачи на месте) а после этого превращались в обычных распиздяев и флиртовали с ночной сменой медсестер. Одному как–то
прислали из дома пятилитровую канистру спирта и неделю в телевизионной ночью проходили довольно забавные пьяные оргии. Правда всех хватало только понаобжиматься, дальше то ли спирт мешал, то ли суровая внешность медсестер, красавиц среди
которых не было, то ли общая атмосфера музтв в дурке не способствовала.
Через минуту после моего прибытия, оба косильщика, не взирая на то, что им пришлось ненадолго выйти из образа, подсели ко мне и начали лихо выпытывать кто я, зачем я тут и чо со мной, кусаюсь или нет и все такое. Поговорив со мной минут
двадцать, они потеряли интерес, ибо я в основном уныло и односложно тогда мог отвечать, и отстали от меня окончательно. Собственно их интересовали три вещи — будут ли у меня сигареты, могу ли я ими делиться и умею ли я что–то делать. НУ
как в армии и в зоне — ценится тот, кто что–то умеет — истории там рассказывать, рисовать, в общем сделать что–то из ничего.
Надо сказать пару слов о себе на тот момент. Выглядел я как малолетний задрот, с длинным и не мытым уже недели полторы хайром, ходил в основном, довольно понурый и разговаривал дмало — как–то весь в себе зажался. Первую неделю после
реанимации я вообще плохо помню — я в основном лежал и смотрел в потолок. Время от времени еще ходил курить и даже разговаривал там с кем–то… Но как–то на автомате больше. Как–то все было неинтересно, а в башку как будто ваты напихали
— такое было примерно ощущение. А тут — быстренько начал приходить в себя — ибо “БЛЯТЬ Я В ДУРКЕ! ААА!!” — настигла запоздалая паника. Ну то есть Склиф как–то более менее мной еще был ожидаем, а вот к психиатричке я был явно морально не
готов.
На удивление оказалось все не так страшно — ну воняет слегка, ну так это у нас везде, где что–то общественное — будь то детский садик или там туалет. Ну ебанутые кругом — так я таких и на улице повстречать вполне могу. Ну выйти нельзя и
все двери, ведущие к выходу, — на замках. Так чо ж ты хотел, дурка все таки…
В общем решил я социализироваться.
Для начала я решил узнать чо за контингент в отделении.
Ситуация там была примерно такая:
Процентов тридцать составляли пациенты алконавты. Все они попали сюда разными способами (двое–трое даже добровольно сами пришли) но с одним диагнозом “алкогольный психоз”, он же в принципе белочка. Кто там только каких забавностей не
натворил.
Один товарищ работал в охранной фирме и сильно заливал за воротник. А потом попал в больницу со сломанной ногой, но уже привык каждый день бухать с друганами и быстро заскучал. Буквально на второй день. Раздобыл где–то в больнице спирта
и зажрал его какими–то колесами. После чего его ловили с милицией, ибо он где–то в районе Коломенского бегал голый по улице и все обещал набить кому–то ебальник… Второй выжрав около двух литров паленой водяры угнал зачем–то машину
своего соседа и со скоростью три километра в час аккуратно ехал на ней, распевая песню по какому–то парку, где его и собрались повязать менты. Но не тут–то было. Увидев сотрудников, товарищ резко взбодрился и выскочив из машины, бодро
улепетывал от них дворами. И наверное скрылся бы, еслиб не пытался зачем–то при этом комментировать события в лучших традициях “голоса за кадром”. Особенно, говорил, удавались моменты когда его уже вроде как потеряли, но тут–то он и
начинал радостно себя хвалить откуда–то из–за помойки, как он ловко ушел от преследования. Сам он этого почти ничего не помнил, но рассказывал подробности с гордостью, показывая уже поджившие синяки от падения с крыши какого–то гаража.
Таких алкогероев там было человек двадцать.
Еще прослойка была — деды. Это такие сбрендившие на почве алкоголя, возраста, вредной работы и общей маразматичности нашей страны, но при этом весьма крепкие деды лет под 60–70. Как правило, они, в основном, бойко обсуждали политику
товарища Сталина и где кто сидел, ибо сидели среди них практически все. Дурка казалась им почти раем, ибо тут у них был свет, тепло, еда, компания и возможность чифирить по ночам, при этом платить и работать было не надо.
Тем не менее деды были буйны, шумны и скандальны — они крайне любили спорить с персоналом по совершенно любому произвольному поводу, несмотря на тонны барбитуры, которой их поили, и их переодически отжимали в перевязочную и там
уебашивали аменазином, чтобы были поспокойней. А так же каждый вечер поили и кормили таблетками. Барбитуру я у дедов выменивал на чай, ибо я почти не мог спать без снотворного, а деды не могли жить без чифира. У главного из дедов —
сурового старикана Василича (Я бля Василич, трудовой человек, а вы все тут говно! ©) я каждый вечер подрезал таблетку Азелиптина, которую мастерски не глотал, несмотря на проверки, а потом вытаскивал изо рта, слегка подплывшую, но
годную к употрблению. Сейчас вот вспоминать как–то даже противно, а тогда было похуй — только бы отключиться.
Азелиптин — ебическое средство. Если вы знаете человека, который может сожрать половинку хотя бы такой таблетки, а через полчаса не спать как сурок — знайте, это терминатор или агент клингонов или же у него таки отсутствует как класс,
нервная система.
Еще две формации составляли ебанутые и овощи. Ну с овощами все понятно — это такие пациенты, которые сюда не своим ходом пришли и вообще ходить могут с трудом, в основном занятые тем, что срутся и ссутся под себя и издают
малочленораздельные звуки.
Таким, например, был некий Паша ЗасЁр — мужичок лет шестидесяти, в больших очках в роговой оправе, всегда треснутых на оба глаза, удивительно похожий на Вуди Аллена. Его кровать стояла в корридоре (ибо жить в радиусе десяти метров от нее
мог человек только с полностью атрофированным нюхом) и целыми днями занимался двумя вещами — старательно срался в эту самую кровать или чуть приходил в себя и начинал издавать жалобные звуки, заискивающе поглядывая на проходящих мимо и
изредка начинал канючить сигарету. Сигарет ему обычно не давали, а все больше давали пинка и шли дальше. В целом — это было наверное самое жалкое и несчастное существо, которое я когда–либо видел. Но, думаю, что к его счастью он даже
особо и не отдуплял где он и кто он и поэтому сильно не переживал. Каждый день у него проходил примерно одинаково, за исключением уж совсем обильных засеров, а сигареты ему из жалости иногда таки давали и он долго недоуменно вертел их в
руках, вдруг обнаружив, что не знает что с ними делать.
Таких овощей в отделении было несколько, но остальные были более тихими и все больше с капельницами, лежали задумчиво глядя в потолок и общественный порядок не возмущали. Раз в день их ворочали медсестры и прикладывали им к пролежням
какие–то компрессы, а на исколотые жопы лепили специальный воск, чтоб синяки рассасывалис. Мне такой тоже прикладывали — надо сказать что когда он еще горячий — полное ощущение адской сковородки. Зато потом исколотая и превратившаяся в
один большой синяк жопа наконец перестает болеть.
Ну а ебанутые, к которым поначалу принадлежал и я, это — основной контингент Кащенки. Самые разнообразные люди, вполне себе вменяемые, у которых вдруг что–то ррраз! — щелкнуло в голове и они неожиданно начали творить хуйню.
Рядом со мной на соседней кровати лежал суровый небритый художник Рома. Он рисовал вполне годные картины, тусил на арбате, рисуя туристов и сравнительно неплохо держался на плаву. Потом его начали мучать депрессии, а врач прописала ему
какие–то таблетки. Если не ошибаюсь, там присутствовал и галаперидол. Художником он был концептуальным, решать проблемы любил на раз и поэтому таблетки Рома сожрал все сразу, пять пачек, после чего аккуратно разделся (у них чота у всех
мания какая–то — раздеваться) и, посмотрев телевизор, замотался в материн шерстяной платок и выбежав из подъезда начал нападать на старушек, традиционно у этого самого подъезда на лавочках сидящих. При этом он нес какую–то околесицу и
плевался в приехавший милицейский патруль. Неделю он провалялся на вязках в другом отделении, а потом неожиданно пришел в себя и оказался моим соседом по отделению. Как он сам обьяснял — по телевизору неожиданно сказали, что президент
Ельцин выпустил указ, что ему, художнику Роме, надо срочно отрезать хуй. А бабушки у подъезда всячески пытались указ этот выполнить, когда замаскировавшийся под Адама Рома пытался бежать из города…
Другой чувак — дядя Миша, кругленький усатый чувак с бездонными голубыми глазами проженного алкоголика (как он сам обьяснил — пить бросил, а глаза остались) работал в мастерской при каком–то заводе. Мастер — золотые руки. А потом вдруг
неожиданно начал везде ловить пауков. Здоровых таких мохнатых пауков. Они лезли на него из всех темных щелей, из под стола, из углов, из шкафа и хотели его сожрать. В дурку его отвезли после того, как он разгромив свою мастерскую,
отбиваясь от назойливых тварей, бежал с молотком в руке в сторону проходной с криками “убью нахуй!”. В больнице его чем–то подкололи и через четыре дня вязок он осознал всю глубину своего падения и ходил и очень удивлялся с чего вдруг у
него такие глюки приключились, ибо пить он бросил по его словам шесть лет уже как. Во всем же остальном оказался крайне умный и вполне позитивный мужичок.
Таких историй — полное отделение. Шесть палат по 8–10 человек в каждой. Ну кроме разве что овощей.
В первые три дня я еще не привык и не вкурил местные порядки, поэтому получил заряд ненависти со стороны персонала. А именно я отказался колоть мне очередную какую–то бесполезную дрянь, за что меня сначала серьезно предупредили, а потом
тупо заломали и въебашили таки аменазин. Несколько раз подряд в течение дня.
Повтыкав в это унылое овощное состояние, я убедился, что спорить в таких делах лучше не стоит и в следущий раз мне въебашили три призовых укола витаминок. Уколы были болезненные, но куда лучше, чем аменазин. Так я усвоил, что в тюрьме,
армии и дурке с персоналом пререкаться не стоит — вариант заранее проигрышный.
Кстати про уколы. Я с детства чертовски боялся всего, что связано с металлическими инструментам и всякими там иглами. После кащенки вся эта боязнь кажется детской нелепостью. Смотрите сами — утром у меня брали кровь из пальца. Днем мне
делали два укола в жопу. Вечером мне делали укол в руку и брали кровь из вены. На третий день все эти процедуры уже вместо страха вызывают скорее сонливость. После больницы я еще три месяца ходил исключительно с длинным рукавом, потому
что руки на местах сгибов, представляли из себя синежелтые проколотые синяки. Сгибать нормально руки без боли я смог только через полгода.
Жизнь в отделении довольно скучна. В принципе, наверное, неплохо быть философом — там есть куча времени, но совершенно не на что его тратить. Любая книга прочитывается за три часа, телефоны тогда еще были атрибутом богатых людей, да и не
дают их туда с собой, насколько я знаю, плеер мне не дали туда с собой, лаконично прокомментировав “или спиздят или сломаешь”, ноутов не было вообще (да и кто б его туда дал протащить) и чтобы мне разрешили держать ручку и бумагу —
пришлось долго скандалить.
В результате — прочитав все что можно по два раза (книги мне привозили раз в два дня), я отправлялся гулять по корридору. Нагуляв десять тысяч шагов я шел курить. После чего снова шел гулять по корридору. И так целый день. Время от
времени меня прорывало на порисовать или пописать адово безграмотные тексты для своей на тот момент говнорок–группы, что казалось мне дико романтичным, учитывая мое местонахождение. Тексты были пафосные и имели всякие забавные
традиционные названия типа “Желтый туман” (посвящалось амитриптилину) и прочие “Застенки сознания”, где естественно порицалась дурка и славился сотона:) Но все это было как–то скучно…
Как во сне вот бывает если ешь что–то. Вроде ешь, вкус ощущаешь, а на самом деле как–то понимаешь что это сон и это все портит. Вот и тут — вроде жив–здоров, руки–ноги целы, но при этом все какое–то ненастоящее.
И еда еще конечно местная сильно не вдохновляла.
Вообще говоря кормили нас не так уж и плохо, по общебольничным меркам нашей страны. Мало только. Но меня еще подкармливала переодически маман, приезжающая через день. Она же привозила мне сигареты, которые у меня тут же отбирали
медсестры и выдавали по две пачки в день максимум. Учитывая то, что кроме как ходить по корридору и курить — делать в общем–то нечего — сигареты кончались моментально. Плюс еще ворошиловские стрелки в отделении не переводились, поэтому
наверное половина сигарет таки расстреливалась.
В отделении была душевая. Это была не просто комната, а практически Волшебная шкатулка, ибо все отделение обычно мылось раз в неделю, а порой и в две. Это была отдельная комната, вся отделанная холодным желтым кафелем, в центре которой
одиноко стояла ванная с душевым шлангом и несколько скамеек у стен. Чтобы попасть туда — надо было ждать субботы — банного дня или же долго упрашивать персонал тебя туда пустить. Чуть позже я нашел еще один чит — при желании все эти
двери на ручках открываются зубной щеткой, если уметь правильно прикладывать усилия. Поэтому через неделю я открыл для себя возможность ночью пробираться в эту самую ванную и там валяться в горячей ванной с сигареткой. Правда на
четвертый раз меня спалили и ванную стали запирать на ключ. Но мне кажется что если б не эта ванная горячая — я б может навсегда овощем остался. А так я как–то в ней полежал и стал в себя приходить.
Докторша с совершенно непроизносимым славянским отчеством наблюдала меня в течение полутора месяцев. Я заполнял ей анкеты, проходил какие–то тесты–комиксы, где в пустые баблы надо вписать фразу, подходящую по ситуации. А ситуация
например — разбитая ваза, ее хозяйка и разбивший ее мужик. Я охамел и на третьей картинке начала писать витиеватые матюки. За что был резко одернут и призван к порядку. После чего назаполнял все односложными предложениями в духе “Йоба!”
и от меня с тестами отстали. Докторша написала мне длиннющую телегу в личное дело и поставила на учет в диспансер. В результате чего в армию мне стало не надо. Что кстати, я считаю до сих пор единственным плюсом моего пребывания там.
Самый частый вопрос, слышимый мной в кащенке, был от докторов. “А зачем ты собственно травиться пытался?” — вопрошал меня седовласый профессор, румяный пухляк–доктор или же симпатичная молодая докторша с непроизносимым славянским именем.
Я сначала еще пытался формулировать общие тенденции бессмысленности жизни и все такое, подростковое. А потом плюнул и стал всем говорить что посрался с девкой, тем более, что они все заранее ждали этот вариант и очень радовались тому,
что вроде как угадали, а я не спешил разочаровывать.:)
Пару раз меня водили на хитрые процедуры с подключением к башке электродов — до сих пор не знаю что это было. Есть мнение, что энцифалограмма. Но я на тот момент как раз был уебашен аменазином и поэтому помню плохо. Хоят помню ощущение
отдаленного ужаса, ибо я опять таки вспомнил “Полет над гнездом кукушки” и уже был морально к тому, что сейчас меня начнут уебашивать электрошоком и даже было приготовился кусаться, но увидел самописцы и успокоился.
Попал я в больницу в сентябре, осенью. Вышел уже глубокой осенью — лежал первый снег. На улице за полтора месяца я был два раза — когда водили на процедуры и когда приезжал мой друган С., взявший меня под залог своего паспорта
прогуляться. На улице меня ждал суприз — приехала еще и моя подруга Рита, к которой я тогда крайне тяготел, ибо у нее был томный взгляд и пятый размер сисек. Рита охуевше озиралась и видно было, что ей в этом прекрасном месте как–то не
по себе. Она потом решилась даже в отделение зайти когда меня уже провожали, но пару раз вдохнув воздух убежала на улицу. На удивление, кстати, стремительно, по лестнице, минуя даже лифт.
Вечером, я, выменяв у дедов азелиптин, жрал его и шел смотреть телевизор с медсестрами и дембелями–косарями. Мы жрали разбавленный спирт (я ограничивался полустаканчиком), а минут через пятьнадцать я уже бочком двигался по корридору.
После полстакана (пусть даже разбавленного) спирта и таблетки (пусть даже и слегка обсосанной) азелиптина — человек начинает спать неважно в каком положении. Поэтому когда ты подходишь к своей палате — ты уже наполовину упал, изображая
собой вопросительный знак. Дальше остается только упасть и уснуть. У азелиптина кстати есть и большой недостаток — спать после него надо часов 12, иначе ты проснешься жутко не в настроении и сильно не выспамшись. А будили нас зачем–то в
шесть утра (всегда кстати поражало — завтрак в восемь, а будят зачем–то на два часа раньше) и поэтому вставал я как полный зомби, способный делать две вещи — курить и вращать полуприкрытыми глазами. Только после завтрака более менее
приходил в себя.
Время от времени ходил в гости в палату дедов чифирить. Вообще говоря что мне нравится в нашей стране — так это то, что человек обладающий пачкой сигарет и пачкой чая — всегда найдет себе в любых закрытых заведениях друзей. Я лично
пользовался чаем. Деды радовались ему как дети и тут же шли мутить чифирь. Чифирь мутился так — в жестяной кружке над унитазом в туалете, чтоб если что сразу можно было все это скинуть, в случае палева, находилась вода плюс разбадяженная
в ней пачка чая. Днем деды старательно собирали у всех юзанные бинты (их было много — ибо попавшие при драматических обстоятельствах дуркоюзеры часто попадали в отделение еще и травмированными), сматывали в плотные цилиндрики и именно на
них кипятили эту бурду в кружке. Надо сказать скрученные бинты горят довольно жарко и долго. Чтобы вскипятить кружку такого чифиря — нужно всего лишь пара таких цилиндриков, ежели они в умелых руках.
А потом деды степенно пили этот напиток богов вприкуску с карамелькой, запас которых неустанно пополняла внучка одного из них. Меня с чифиря по первости (я как–то так лихо глотнул) разнесло и я полдня еще ходил блевать в сортире под
хохот бывалих чифиристов.
Через полтора месяца, когда мне уже казалось, что я тут останусь навсегда, меня неожиданно выписали. И я понял для чего нужна вообще подобная терапия. После этого отделения — даже обычная серая жизнь за окном — кажется вполне себе
интересной и полной ощущений. Я после этого, надо сказать, попал в дурку и еще раз. Ибо счеты с жизнь по–прежнему хотел свести. И снова была кома, клиническая смерть, снова кома, психосоматика в первой городской больнице — практически
клон кащенки, но поменьше и больше буйных пациентов.
Но в целом — когда я вышел оттудаЮ мне хватило запала еще на несколько лет. Ибо вокруг была все же какая–то, но жизнь. А не это странное существование, где один день не отличается от другого вообще ничем.
Но это еще далеко не конец истории. Ибо моя малолетняя энергия по–прежнему требовала выхода, а первая серия меня так и не впечатлила.
как оказалось в жж бывают слишком большие посты (для меня это сюрприз), так что продолжение во второй части поста

Истории из психиатрической клиники

Некоторые истории пациентов психиатрической клиники.
“Я давно слышала о спиритизме, но столкнуться с этим в первый раз мне пришлось осенью 2008. О последствиях никаких дурных мыслей не было, потому что ничего не знали. Мы с подружкой несколько раз вызывали духов с помощью круга бумажного и иголки с черной ниткой. Вызывали ночью, просто из любопытства. У меня получилось что-то страшное, со мной кто-то разговаривал без всяких вызовов.
После этого стала тянуть какая-то сила к этому кругу и иголке, так продолжалось месяца два или три. Что было потом, мне страшно вспомнить. Я чувствую с тех пор, что мной кто-то руководит, как бы управляет. Может, это просто сумасшествие, но, по-моему я нормальная. Этот некто, до сих пор не знаю, кто и что, рассказывал мне всякую чушь о моих родственниках, о каких-то бедах на земле, что я должна спасти своих родственников от тяжелых болезней. Хотя этих болезней и в помине нет у родственников.
У меня сложилось впечатление, будто этому “некто” доставляет удовольствие подшучивать и издеваться. Сейчас я тоже общаюсь с ним. Но ничего злого в открытую он не делает. Я чувствую, что превращаюсь в какое-то психически больное существо. Такое состояние, как будто находишься в стеклянной банке. Хочется вырваться, на каждую клеточку что-то давит. Когда мне стало плохо, я начала нести всякую околесицу, начались галлюцинации. Бабушка обрызгала меня свеченой водой и дала ее выпить. Все это стало проходить и сейчас не повторяется.
Вообще-то, у нас в семье верят в Бога. Эта вера передается от старших поколений. Но этот “некто” не исчезает совсем. Я знаю, что он постоянно где-то рядом. Не знаю, что будет дальше, хочется верить в лучшее.”
” Все началось с того, что я пошла на похороны одного парня, моего соседа по площадке. Через три-четыре дня после похорон почувствовала себя плохо. Страх, тревога, ожидание чего-то плохого. Потом все улеглось, прошло лето, а осенью я опять почувствовала себя плохо. Опять сильные головные боли, по утрам страх, тревога, раздражение с каждым днем все сильнее. Похудела очень сильно, мужа своего стала ненавидеть. Весной мы разошлись. Я уехала в другой город, устроилась на работу. Немного все затихло, но меня никогда не покидала мысль, что нужно что-то делать. И я начала искать тех людей, которые мне помогут. Была у психиатра на приеме, но мне это ничего не дало. Потом меня познакомили с одной женщиной, и эта женщина мне сказала, что когда я была на похоронах, в меня вселилась какая-то сущность смерти. Я ходила к ней семь или восемь раз, и она сказала, что выгнала эту сущность, но мне все равно плохо, хотя я делаю все, что она говорит. Пойду в церковь, мне еще хуже после этого, по ночам снятся кошмары, мертвецы какие-то, пустые дома и квартиры. Иногда это бывает очень часто, и, кажется, что меня нет, а окружающих меня я перестаю принимать за людей, и очень много других странностей. Иногда слышу голос над ухом, он мне говорит, чтобы я с собой что-нибудь сделала, покончила жизнь самоубийством, а иногда, чтобы я убила свою подругу и родных мне людей. Я перестала понимать где правда, а где ложь, моя жизнь превратилась в кошмар с тех пор, как это со мной случилось. Я боюсь, что могу сделать людям зло, а я этого не хочу.”
“На новый год мы с мужем остались дома вдвоем. Муж не был пьяным, он был немножко выпивши. Вдруг я почувствовала, как что-то подняло меня со стула и я оказалась перед лицом своего мужа, и он на меня посмотрел с улыбкой, а я начала медленно падать. Я закричала, что падаю, теряю сознание, а он мне ответил, что так и должно быть. Сколько я лежала на полу, не знаю, я будто спала, но слышала, как работал телевизор, ощущала свое тело, что я не ушиблась. Я открыла глаза, перед собой вижу один светло-желтый глаз с большим черным зрачком. Не помню, что я сказала, но он приподнялся надо мною и спрашивает: “Что у тебя на груди? Меня сильно колет”. А у меня был крестик осиновый и на голове заколка. Ему я сказала, что это заколка у меня на голове. Он заставил меня снять ее и швырнул под телевизор. Он сидел передо мной, а лицо выглядело морщинистым, но шерсти не было. А на голове слева направо в волосах было что-то в виде рога. Я уставилась на него и смотрю, ибо не могу понять: муж не муж, черт не черт? Он сам у меня спросил: “Что ты на меня так смотришь? Ищещь рога? Но рогов у меня нет, хвоста тоже”. Потом я опять уснула, очнулась, он меня гладит рукой по спине, а на пальцах чувствую когти. Я стала шептать: “Черт, точно черт. Неужели я живу с чертом?”. Он отвечает: “Да, ты живешь с чертом.”

Про больницу

Проходил я интернатуру в клинике при кафедре — да, есть в нашем захолустье медицинский факультет. Но был у нас, так сказать, один практический курс, который мы проходили в ЦРБ — центральной районой больнице. То есть действительно дежуришь, как врач, в отделении, в приемнике — это не Москва или Питер, где никогда интерна одного не оставят. Клиника при кафедре была не ахти, а ЦРБ так вообще разваливалась, больниц не хватало, койки всегда забиты были, больные лежали в коридорах. Идешь по коридору, а там всё нагажено, сломано, кто-то драться собрался, а кто-то вообще умер…
Говорили, что больниц было больше, но одна больница сгорела уже как два года. И вот работал там в терапии один доктор, с которым мы коротали дежурство в оставшейся ЦРБ, он-то мне и рассказал эту странную историю.
Это была обычная ЦРБ. Гнилая, старая, корпусы тридцатых-сороковых годов. Корпусов было два, один туберкулезный, другой для всех остальных, но туберкулезный еще в 80-х снесли, чтобы построить что-то новое, и так ничего не построили. Пять этажей, хирургия, две терапии, гинекология и реанимация. Очень неплохо в плане разнообразия, вот только оборудования нет, в реанимации один старый монитор, два изношенных импортных аппарата ИВЛ и три наших РО-6.
С лекарствами плохо, но тогда было куда меньше бумажной волокиты, чем сейчас — достать было проще. Анализы такие же. Контингент соответствующий — деградирующее население, люмпены и старики, с добавлением пьянствующей молодёжи и небольшим количеством приезжих кавказцев. Врачи пьют, главврач ворует — все как у людей, короче.
В больнице проблемы были от всех отделений, потому что здоровые в больницы не попадают, а больные и увечные имеют свойство помирать. Но больше всех проблем доставляла, конечно, реанимация.
Надо сразу сказать, что в реанимации умирали часто и помногу. Умирали от многих причин, но больше всего было синяков, наркоманов, побито-сбитых и прочих маргиналов, одиноких бабушек и дедушек с запущенными пролежнями, инсультами, онкологией. Главврач, хоть и был бревном, но понимал, что ругать реаниматологов за сверхсмертность — себе дороже. Они могли сказать: «За эти деньги и на таком оборудовании сам работай», — и уйти, и потому он лишь иногда грозил пальчиком.
В больнице не было своего морга, трупы отвозили на вскрытие в морг при медфакультете, но, как ни странно, у нее был свой патологоанатом, Никодимыч, который там эти трупы вскрывал, а на пятиминутки и клинические конференции приезжал в больницу. Но это днем. Ночью, понятное дело, гнать «труповозку» через весь город никто не хотел, и потому трупы складировали в коридоре реанимации. Сама реанимация была довольно мрачным местом, насколько это вообще возможно, с местами побитым кафелем, ржавыми койками, сквозняком из окон и торчащими трубами. Окна ее выходили на густой лес, хотя на это больным в ней было большей частью всё равно. Через всю реанимацию тянулся коридор, покрашенный тогда в коричневато-бежевый цвет, ныне ставший вообще каким-то ржавым. Пол в реанимации был кафельным, с той же самой текстурой в цветочек, что и в морге, а в коридоре был старый, гнилой линолеум. И был там лифт, по которому толстая баба Маня возила периодически больных вверх-вниз — на рентген, например, или в ту же реанимацию. В другом конце был выход в приемный покой, ближе к нему трупы и ставили (а в ночь один-два трупа были гарантированы), но однажды главврач, гуляя вместе с начмедом по своей вотчине, приметил, что негоже приезжающим в новоселье в больницу видеть прежних ее жильцов в виде мертвом и весьма поганом, отчего приказал немедленно найти для ночных мертвецов иное место. И его нашли. Сразу за лифтом был некий закуток, куда никогда не падал солнечный свет, тускло освещенный лампочкой с другой стороны коридора. Ничего особенно в нем не было, раньше в нем иногда ставили всякое барахло, баллоны с кислородом, но оказалось, что он отлично подходил, чтобы туда поставить каталку или две с трупами. Почему никто не догадался ставить их туда раньше — никто не знал. Как оказалось, не зря.
Все началось с того, что как-то утром нашли труп одного помершего на полу рядом с каталкой. Лежал он лицом вниз, забрызгав весь пол кровавой мокротой (был до этого на ИВЛ через трахеостому), с вытянутой вперед рукой. Решили, что неаккуратно положили, хотя санитарки и врач божились, что положили надежно. Кто-то мрачно пошутил, что те еще живых больных отправляют в мертвяцкий угол и там те летят с каталки. И в самом деле — не фиксировать же мертвецов, как иных психов? Через неделю случай опять повторился. На этот раз утром на полу нашли бабку, скончавшуюся от инсульта. Опять полезли злые слухи, тем более она лежала тоже необычно: одна нога была подогнута под тело, обе руки были вытянуты вперед. Как она смогла так изменить позу, будучи в трупном окоченении — чёрт знает. Мертвецы же обычно как полено.
Реаниматолог, уже другой, тыкал в анализы и ЭКГ и доказывал, что, когда ее переложили, она была мертвее мертвых. «Да, а как мы обьясним родным, что у нее сломан нос?» — спросил начмед. Родным было всё равно, сломанный нос поправлялся прозектором в морге и не влиял на товарный вид.
Тем не менее, покойников продолжали класть на каталку в мертвяцкий угол. Реанимационных мест было пять, и когда кто-то умирал, его не держали в постели до утра, так как могло поплохеть кому-нибудь в отделениях и нужна была свободная койка. И трупы, которые днем увозились в морг без промедления, ночью продолжали оставаться в углу под простынкой, а иногда и без нее.
Тогда-то у нашего патологоанатома, Никодимыча, хорошего, кстати, мужика, зародились какие-то подозрения. Он вынес на пятиминутке замечание докторам, что они неверно указывают время смерти, ошибаясь на много часов. Его спросили, на каком основании. Он сказал, что хоть и не судмедэксперт, но признаки смерти и время их наступления знает. По его словам, у тех злополучных трупов из реанимации трупное окоченение иногда слабое, а иногда и вовсе отсутсвует, тогда как по всем законам танатологии оно должно быть максимальным к моменту поступления в морг. Главврач сухо его поблагодорил за замечание и перевел разговор на другую тему.
Уже потом за бутылкой Никодимыч жаловался заведующей хирургией на то, что трупы из реанимации уж больно необычные.
Причины смерти там разные, соответсвенно органы должны быть разными, но у всех отмечались странные микроразрывы на гистологии многих органов — сердца, мыщц, кишечника. Причем без признаков воспаления — они были совсем свежими, за несколько минут до смерти, или даже… Иногда было полнокровие органов, обычное для быстрой смерти, но каким-то необычным было обескровливание мыщц и конечностей, а также миокарда. У одного мужика, умершего от лейкоза, кровь была практически серой, то есть пишут, конечно, что у больных лейкозом она светлее обычного, но не серая же, причем умер он не от избытка опухолевых клеток, а от сепсиса на фоне иммунодефицита. Другой больной помер — отдельная история, несчастный микроцефал, человеком его назвать не поворачивается язык, приехал помирать, портить статистику. Мама у него явно была сама с нарушениями в психике, ибо, родив, тянула до 11 лет, хотя уже в два месяца, когда кроме безусловных рефлексов не появилось ни одного условного, ему посмотрели голову ультразвуком (у деток кости тонкие) и убедились, что из-за внутриутробной катастрофы (наверняка инфекция) от мозгов выше ствола осталось два пузыря мозговых оболочек. Мать его тянула, спасала от пролежней, кормила через зонд и меняла памперсы, пока его скрючивало спинальными автоматизмами в помрачении ума, вместо того, чтобы дать природе сделать свое дело, однако потом у нее случился инсульт, и она сама опустилась до уровня овоща уже в другой больничке. Доставили его в больницу и по приказу главврача отправили в реанимацию. Почему ребенка во взрослую больницу? А детских у нас давно нет. Почему не в дом инвалида? Их тоже уже нет. Главврача про себя врачи отматерили — он что думал, ребенок встанет и пойдет?
В реанимации хотели было задушить бедное земноводное подушкой, но ограничились просто минимальным уходом, отчего через три дня у него образовался огромный вонючий пролежень на крестце и поменьше на лопатках и затылке, через четыре дня поднялась температура, через пять дней температура исчезла, как и исчез диурез, тонус в мыщцах и глотательный рефлекс (вместе с дыханием — единственный признак активности его мозгового ствола), а еще через полдня исчез пульс и дыхание. Его, как полагается, продержали ночь в коридоре и направили на вскрытие. А на вскрытии, кроме признаков сесписа и полного отсутствия мозга, снова нашли микроразрывы мыщц, а в придачу — надрывы связок и даже порванный мениск коленного сустава. Как будто перед смертью он активно дергался. «Но он не дергался перед смертью, он лежал в атонической коме, как ему и полагается!» — били себя о грудь реаниматологи. А микроразрывы были даже на недоразвитых глазных мыщцах (Никодимыч скурпулезен), хотя сомнительно, что это существо глазами вообще в жизни двигало. И снова никаких признаков воспаления, ну там инфильтрации нейтрофилами в области разрывов, отека. Про окоченение и не говорю — ожидать от кукольного тельца какого-то окоченения не приходится. Всем оставалось чесать голову. Ни на какие анализы, конечно, не направляли, денег нет и оборудования — единственная лаборантка эритроциты считает в камере Горячева. Никодимыч, конечно, не договаривал многое, так — бурчал. Он ко многому привык, атеист до мозга костей. С ним иногда говорил главврач за закрытыми дверьми, о чем — неизвестно. Кто-то говорил, что Никодимыч писал два посмертных эпикриза — один докторам, официальный, второй куда-то наверх, главврачу, а то и выше. Трупы продолжали изредка падать, их продолжали складировать в том углу. Всем было, как всегда, всё равно.
Однажды осенью дежурил веселый такой реаниматолог Петрович. Неплохой врач, только иногда уходивший в запои, но два-три запоя в году для наших мест — это даже не намек на алкоголизм. И дежурил он в ночь, один. Вечером попрощался с коллегами, сам пошел в ординаторскую курить, пить чай (а иногда что и покрепче) и играть на компьютере в солитер.
Ночь как ночь, октябрь. Мрачно, сыро, заморозки по ночам уже, но не в эту ночь. За окнами ветер воет и мелкий дождь, ни зги не видно — только фонарь где-то далеко. В ординаторской теплый свет, истории болезней и другие бумаги на столах, конфеты под ними, коньяк в шкафах. Благодать. Так и тянет вздремнуть, помечтать о приятном хорошем месте подальше от этого скотомогильника, желательно в другой стране. Особенно благодать была в хирургии, так как там не было тяжелых пациентов — дежурный молодой доктор смотрел телевизор и уже готовился засыпать. Неожиданно раздался звонок. Доктор вздрогнул и, подумав секунду, в надежде, что он умолкнет, схватил трубку. Звонила медсестра реанимации, сбивчиво говорила, что дежурному реаниматологу срочно нужна помощь. Хирург даже не спросил, что случилось, и бросился вниз, ожидая увидеть что угодно. Но, примчавшись, делая виражи на лестнице и скрипя кроссовками (сменная обувь), он в самой реанимации увидел, что помощь действительно нужна реаниматологу и только исключительно ему. С бледной, как смерть, физиономией он, тяжко дыша, полулежал в ординаторской, рядом стояли медсестра из реанимации и медсестра из терапии. Одна мерила ему давление, другая обмахивала его историей болезни, как веером. Хирург долго тормошил реаниматолога, тот что-то бормотал про оживший труп. Лишь укол лоразепама развязал ему слегка язык. Что-то он чувствовал. Труп тем временем лежал спокойно, рядом простынка на полу.
Реаниматолог рассказал вот что (а может, рассказал позднее в другой больничке, просто до докторов тоже дошло): собрался у них помирать один алкоголик то ли от рака, то ли от цирроза печени. Попахивая мышками, желто-зеленый, сначала он, бывший до этого три дня без сознания, замахал руками, покрытыми сосудистыми звездочками, начал кричать, потом резко затих и, подышав пять минут как рыба, все реже и реже, отдал Богу душу. Реанимацию ему провели на бумаге, и, дождавшись через полчаса первых трупных пятен, тоже на бумаге, погрузили на вечную скрипучую мертвяцкую каталку и отвезли ногами вперед в мертвяцкий угол, где оставили до утра, накрыв простынкой. Реаниматолог пошел заниматься другими больными, подошел через два часа проверить, как там покойник, мало ли что? Убедился, что у того уже началось трупное окоченение — трупные пятна стали явными. Потом он подошел еще через час, точнее, проходил мимо. Ему на край глаза что-то попалось, как будто простынка дергалась, шевелилась самую малость. Он посмотрел внимательно в полутьму угла — вроде все тихо. Хотел отвернуться — услышал шорох и увидел, как простынка сползает с тела. Подошел, стянул простынку, ожидая увидеть крысу, едящую мертвеца (да, были такие случаи), но увиденное его поразило — покойник, как в гоголевском «Вие», стал оживать! Вот неподвижно лежит, рот открыв (забыли подвязать), а вот вдруг начинает дергаться у него мышца на лице, на руке, на туловище. Еще секунда — и вдруг в движение приходит все тело. Оно не дергается, просто слегка шевелятся пальцы, будто что-то ищат, раскрываются и вращаются глаза, на лице появляется какая-то удивительная мимика и губы начинают шевелиться, словно силясь что-то сказать. Под желто-зеленой кожей шеи начинает дергаться то вверх, то вниз кадык, поднимается грудь, ноги слегка сгибаются в тазобедренных суставах. Покойник хрипловато начинает бормотать что-то. Тихо-тихо так, неслышно почти. И смотрит сначала в сторону, а потом круглыми глазами с начавшей высыхать роговицей — прямо на доктора. Дальше реаниматолог помнил плохо: заорал, кинулся прочь, в ординаторскую, где наткнулся на медсестру.
Доктор трясется, в поту весь, лицо красное, давление подскочило до 200 на 120. Прибежал терапевт, сбили давление, не класть же его в реанимацию на свободное место — отзвонились начмеду, главврачу, оторвав их от любимых жен или любовниц. Те приказали вызвать на себя бригаду 03 и отвезти врача в университетскую клинику, что и было сделано. На место реаниматолога приехал злой и не выспавшийся сменщик, который уже следил за больными до утра.
Утром на пятиминутке царило оживление, смешки и советы пить меньше. Шутили про Вия, ставя на его место зама главы департамента здравоохранения области. Выступил главврач, кратко пересказав события. По разным каналам уже дошел слух о судьбе реаниматолога. Какой вывод? «Белочка»! Быстро его под руки и к психиатру.
Психиатр послушал, диагноз подтвердил, приняв убеждения врача, что тот уже неделю не пил и потому ему не по пьяной лавочке привиделось, как подтверждение диагноза. И врача-реаниматолога увезли в психушку. А мертвеца злосчастного, как ни в чем не бывало, в морг. Что там у него Никодимыч нашел, тот умолчал.
Потом случилась трагедия. Утром на вызовы не реагировал единственный лифт в больнице. Лифтерша, баба Маня, обычно ошивалась около столовой или библиотеки, не из страсти к чтению, а по причине сродства с библиотекаршой в плане болтовни, но в этот раз лифт был закрыт, а ее самой не было. Позвонили родным — ушла на работу. Посоветовали им подать заявление в милицию, а сами бросились искать на территории больницы, пока одному врачу не пришло в голову заглянуть в окошко на двери лифта. Он-то и увидел, что сам лифт стоит на первом этаже, где как раз реанимация, в нем нет света и что-то там в нем белеет. Силой вскрыли лифт и обомлели — на полу лифта лежала мертвая баба Маня. Лежала синей, с высунутым языком, явно умершая после инфаркта или тромбоэмболии легочной артерии, но почему-то одежда на ней была местами надорванной, как будто она сама на себе ее разрывала в агонии, когда воздуха не хватало. И вновь Никодимыч на вскрытии отметил, что нет никакого трупного окоченения. По его приблизительной оценке, умерла она около 10 часов вечера. Что она делала в лифте до этого времени, никто не знал. И, что самое интересное, сама баба Маня вся в ссадинах, особенно руки и лицо, как будто билась в судорогах, но при этом ссадины практически сухие, на них нет крови. Он гадал, может ли человек с практически нулевым давлением, умирая, всего себя так изодрать. Пришел к выводу, что нет. По иронии судьбы, рядом с лифтом в том самом углу стояли две каталки — опять с двумя трупами. Оба были во вполне приличных позах, вот только один как-то странно разогнул свою голову и выпучил глаза, а у другого в кулак была сжата левая рука.
Пошел слух, и стало всем неуютно. Больные резко стали хотеть выписаться, кто лежал, а все остальные, кроме совсем уж впавших в маразм и прострацию — не попасть в стены больницы. Что-то заговорили в департаменте. Приехал в больницу сначала участковый, потом комиссия минздравовская, потом еще кто-то. Всех, конечно, при каждой проверке главврач через начмеда и напрямую донимал, все доставали отсутсвующие лекарства, дописывали ненаписанные истории и вообще красили траву. Всех достало, пошли первые увольнения по собственному желанию, причем первыми уволились медсестры реанимации. На их место пришли новенькие, некрасивые, прокуренные, прямо из медучилища. На следующее утро все, кто шел по коридору реанимации, могли лицезреть, как на двух каталках в том самом углу два трупа, два алкаша, словно обнимаются, протянув холодные руки к лицу соседа. Медсестры хихикали и было желание заподозрить их в глумлении над мертвецами, но, во-первых, слух был о злополучном угле, во-вторых (как позднее выяснилось), эти медсестры были просто дуры, не знающие ситуации. Главврачу кто-то звонил, он куда-то ездил, снова была проверка, во время которой на проверяющую женщину из вентиляции в администрации посыпались дохлые тараканы (кто-то говорил, что это шутник-инженер больницы пустил на реверс электромотор, дабы подгадить главврачу после своего увольнения). Потом, в среду или в четверг, неожиданно приехал судмедэксперт. Никому не сказали, как его зовут, какая его фамилия и кто он вообще такой. Просто свыше передали, что он скоро приедет и что он судмедэксперт. Сухой, очень мрачный дядька лет 50, с черными глазами над большими скулами — характерное такое лицо без щек и губ, как череп, обтянутый кожей и с глазами. Никому не нравился его взгляд, буравящий, как сверло. Одетый в плащ, говорил он тихо, отрывисто, не злобно, но именно этим пугающе. Приехал он с двумя мускулистыми ребятами в простых костюмах, как будто санитарами психушки, тоже немногословными и мрачноватыми. Он зашел к нашему патологоанатому Никодымычу и с ним говорил в течении двух часов. Никодимыч, человек, прошедший Афган и Чечню, вышел от него не то что напуганный, но как-то по особенному задумчивый, от всех вопросов отмахивался. Приезжал он раза два, ходил тенью по больнице, не останавливаясь на реанимации, в третий раз приехал в среду и стал ждать ночи.
В тот день еще двое больных умерло. Снова алкоголики, молодой и старый. И реанимация опустела, по какому-то совпадению больных перестали везти в больничку, да и свои, уже лежавшие, резко пошли «на поправку». Так этот судмедэксперт потребовал тела оставить в больнице, хотя их можно было успеть ответи в морг.
Главврач спросил его: «В морг отвезти?», и тот сказал: «Нет, оставьте их здесь». Главврач не понял, начал настаивать на переправке в морг, но тот дядя быстро его заткнул. И на ночь остался в реанимации. Реаниматолог обязан дежурить, даже если в реанимации единственное живое тело — он сам, но судмедэксперт и те двое ребят, которые привезли на невзрачной «Ниве» какие-то чемоданчики, намекнули ему, чтобы он лучше был с дежурным терапевтом на 4-м этаже, а на этом этаже осталась только их компания. Намек тот понял быстро и отправился наверх. Пили они много, но не весело — никому не нравилось происходящее. Ширмочками из рентгенкабинета тот коридор загородили и свет, как там принято, выключили.
Дальше бог знает, что они там делали. Наверно, уже никто не узнает. Но рассказали мне, что кто-то из больных на втором этаже что-то все же слышал. Верится мало — на втором этаже терапия, а фактически психосоматика, где лежат впавшие в маразм старики. Но все-таки якобы один, немного в своем уме, спал у вентиляции непосредственно над коридором и по ней слышал, что снизу где-то около полуночи стало раздаваться какое-то шуршание, потом очень тихие, односложные разговоры, затем посреди них скрип каталки, очень тихое, невнятное бормотание. Позже был какой-то звук, словно режут мясо, едва слышимые стуки, хлюпание, капанье. Бормотание стало каким-то носовым и даже гортанным, потом оно превратилось во всхлипывание, сопение и совсем умолкло. И снова, почти до утра, едва слышимые разговоры. Утром реаниматолог спустился в реанимацию. Судмедэксперт, не прощаясь, вышел через черный вход и сел в черную «Газель». Туда же сели те двое, неся в руках чемоданы. Стояла еще одна черная «Газель», обе завелись и уехали. Трупов на каталках не было, как и самих каталок, угол был пуст. На утренней пятиминутке главврач с удовольствием, но внутренне напряженно отметил, что эти трое уехали. Пропажа трупов как будто его не волновала. Однако для него все только начиналось.
Днем приехали пожарники, точнее, главный начальник их — толстый, довольный, без объявления войны. Осмотрел поверхностно больничку снаружи, зашел в приемник, постоял пару минут и ушел. Через два дня предписание — больница в аварийном состоянии, немедленно всех больных в другие клиники, врачей туда же. Все удивились — больничка, конечно, не ахти, но таковы все больницы в этом городе и вообще в регионе. Особенно удивился главврач — кормушки, как-никак, его лишили. Уж связи свои он напрягал чуть ли не в самых верхах области, но только узнал (это подслушал один доктор за его секретаршей), что приказ с самого верха, выше некуда.
Сжалились над главврачом все же — сделали его в местное отделение минздрава каким-то замом, а остальных кого куда — заведующих в другие клиники простыми врачами, простых врачей, кто сам место не нашел — затыкать дыры в поликлиническом звене, медсестер, санитарок и прочую скверну — на улицу. Никодимыч, кстати, ушел из медицины и вроде бы даже с семьей переехал в другой город к брату. О реаниматологе, напуганном трупом, уже никто точно ничего не слышал, одни говорили, что он умер, причем действительно от «белочки», другие говорили, что просто сошел с ума и до сих пор в «желтом доме», третьи — что вроде бы вышел из психушки, но из города тут же уехал.
А больница стояла уже закрытая как два месяца, она опустела на третий день после приказа о закрытии. Каждый покидал ее почему-то с облегчением. Забрали оборудование какое-никакое — тот самый монитор, мебель, что поновее, лампочки вывернули, даже щит электрический растащили и закрыли на ключ. Ленточкой обтянули — мол, опасно. Говорят, зловеще выглядело отключенное от всего электричества здание. Самое интересное, что здание так стояло больше года. Абсолютно пустое внутри, оно снаружи выглядело вроде бы как обычно: окна целые, деревья вокруг растут, разве что весной трава полезла бешено по краям забора. За больницей метрах в 50 бурьян такой вымахал, на зависть. А вокруг нее как будто выжженная земля, хотя она всегда такой была. И окна — пустые, темные окна, через которые раньше на мир смотрели больные и доктора, а теперь смотрела лишь пустота. Они оставались абсолютно целыми, ни одного разбитого окна за целый год, для нашей местности это вообще фантастика. Конечно, говорили, что бомжи залезали в подвал и там зимовали, но никто дыма и огня из подвала не видел, а бомжи должны были жечь костры, потому что от отопления тоже оно было отключено. Всякие слухи ходили, один нелепее другого, но я уже и не буду их вспоминать. Так оно и стояло, пустое, никому не нужное, пугающее ближайшие к нему пятиэтажки, населенные старухами. Люди переходили улицу, чтобы держаться от него подальше, пока оно зимой не сгорело. Дотла. Здание старое, перекрытия деревянные — вспыхнуло, как спичка, как будто сухое было полностью, и, когда приехали пожарные, оно горело, как костер. С крыши поднимались яркие факелы, окна бились от жары и ярким пламенем и дымом озаряли окрестность. Говорили, что так быстро огонь не распространяется даже по старым перекрытиям, что его подожгли в нескольких местах изнутри. Может быть. Но от самого здания за пару часов ничего не осталось, и никто его не тушил. Пепелище. И сейчас, говорят, оно там есть.

Психбольница

Моя жизнь… Уже второй год я нахожусь в стенах дурдома. Как я сюда попал я уже не помню.
Я только знаю, что я не больной. По крайней мере, был когда-то. Ведь когда ты долгое время отстранен от мира и тебя пичкают психотропными таблетками, тяжело сказать псих ты или нет. Я наверно единственный в этом здании, кто еще мог кое-как и о чем-нибудь размышлять. Остальные были не страшнее домашнего растения. Корми, поливай и большего им не надо, тут тоже ничего особо не отличалось. Все шло как обычно типичный новый день и самая главная радость — это Таня, единственное создание в этих стенах, с которым мне доводилось поговорить.
Добрая и милая она ухаживала за этими несчастными овощами столько, сколько я тут нахожусь. Раскидав все таблетки, она присаживалась на край моей койки и мило мне улыбалась. В её глазах было невозможно увидеть что-то плохое, но что-то они скрывали. Все шло хорошо, но если не… Наша комната была рассчитана на 5 человек, столько в ней и лежало. Странный факт начал происходить тогда когда по ночам мне стала сниться музыка, но не простая. В ней слышались стоны и завывания, будто ад был за соседней перегородкой и манил, в свои горячий объятья. И все чаще эта музыка звучала в моей голове, бедные овощи, что лежали со мной тоже все прекрасно слышали и добавляли свой вклад в виде стона, который тоже не добавлял настроения на сон. Самое страшное было впереди. Так прошла неделя, потом музыка исчезла. Но через неделю она снова зазвучала.
Тут мне стало страшно, ничего хорошего ждать точно не стоило. И сегодня как на зло, дали несколько таблеток снотворного. Но ко всему счастью на глазах у всех должны были быть черные повязки. За чем это никто не знал но и спорить никто пытался. Верхом издевательства было то, что всех перед сном всех за руки наручниками пристегивали к кровати. Так вот вернемся к той ночи. Музыка так и звучала в мозгу до самого утра. Проснувшись утром, я увидел, как самый дальний в палате лежал с перерезанным горлом на кровати. Кровь до сих пор скапывала на белый кафель. Труп так никто и не убрал, но эта ночь прошла спокойно. Вторая ночь выдалась очередным мучением, звуки ада не хотели меня отпускать. Наутро четвертая кровать была вся в крови.
Никто из врачей будто не замечал того про происходит. Так прошла еще ночь, то что она была спокойной меня напугало еще больше. Ведь если все как я думал, то завтра опять зазвучит музыка и еще одного… Так и случилось. Третий труп лежал даже не укрытый не чем, открытая артерия кровоточила еще сутки. Запах разлагающихся тел сильно бил в нос. Врачи в свою очередь продолжали ничего не замечать, а лишь продолжали пичкать нас лекарствами. Сегодня был второй день после того как был убит один из нашей палаты.
Мой сосед, койка которого стояла в паре метров от моей, явно беспокоился. Весь вечер он крутился, кричал, даже пытался убежать, но все попытки оказались четными. Пришла ночь. Все шло спокойно, но нет снова зазвучала, эта чертова музыка. Моя повязка чуть была задрана и краем глаза я все видел. Сначала как на кровать к соседу что-то залезло. Страшно было еще потому, что было видно, что это был не человек, а больше что-то, похожее на собаку. Проснувшись утром я увидел труп моего коллеги по несчастью. Разорванное горло и опять стекавшая на пол кровь.
Снова… В этот момент в палату зашла Таня молча протянула мне таблетку улыбнулась и так же быстро исчезла. Таблетку я пить не стал. На очереди оставался я. Жить осталось два дня. Решив выспаться последний день, я молча лежал и старался не о чем не думать как в голове появилась музыка. Тут стала и правда страшно. Отсрочки мне не достанется. И тут я почувствовал, как на мою кровать кто-то запрыгнул и медленно перебирался вверх. Чувствовалось что это был человек легкого телосложения. Руки которого крепко начали сжимать мою шею.
И я услышал знакомый голос Тани. Тут одновременно стало и страшно и радостно. Она своими слабыми руками удерживала меня, не позволяя дышать. Становилось хуже, кровь пошла носом, тогда я резким движением ног попытался столкнуть девушку и это у меня получилось, худая девушка слетела с меня прямо на пол и притихла. Выкрутив руку из наручников, я чудом освободился и нашел ключи у девушки в кармане, она лежала на полу с развитым черепом, из которого вытекали темные струйки жидкости.
Решив забыть все что только что было, я встал и вышел из палаты. Стены коридора были в ярких пятнах крова. На другом конце коридора на меня смотрел хирург, отведя руку в сторону, он открыл дверь, откуда выбежала огромная псина, которая побежала на меня. Быстро развернувшись, я побежал вниз по лестнице, дверь на первом этаже оказалась закрытой, было решено бежать в подвал. Еле успел забежать в подвал, до того как меня настигла собака.
Все, врач в подвале вокруг красного круга со свечами и похоже, они были в трансе, раз не обращали на меня ни малейшего внимания. Я пустился дальше, а пес решил остаться. Дальше я слышал только крики. Собачке нашлось развлечение. Слушалась она, как видимо, только одного. Я долго еще бродил по подвалам, пока не выбрался к лестнице, ведущей наверх.
Прошел уже не один год, но каждый раз засыпая, я боюсь вновь услышать ту музыку ада.

Самые жуткие истории пациентов — рассказы сотрудников психиатрических больниц – intofact

Работники психбольниц рассказывают о своих самых жутких пациентах: «А ты знаешь, что такое безумие?»
Даже невзирая на то, что за последние несколько десятилетий психиатрия значительно шагнула вперед и научилась довольно успешно справляться с самыми разными душевными недугами, а такие жуткие методы лечения, как электрошок и лоботомия, давно стали чем-то вроде достояния варварского прошлого, есть все-таки в психбольницах что-то такое, от чего по коже невольно пробегают мурашки. Согласитесь, белая палата с мягкими стенами — это, пожалуй, самое последнее место, в котором захотело бы оказаться подавляющее большинство из нас.
И уж кому-кому, как не людям, которые каждый день вынуждены приходить на работу в «дурку», не знать ответа на вопрос о том, что же все-таки такое безумие. Итак, сегодня мы решили собрать для наших читателей небольшую подборку историй от работников психбольниц, которые рассказывают о своих самых жутких, пугающих и совершенно безумных пациентах.
Одержимая?
«У нас в отделении лежала одна молодая девушка, пусть будет Джейн, которая страдала сразу от нескольких довольно тяжелых расстройств. В самую первую ночь в нашей больнице санитар во время ночного обхода обнаружил Джейн в луже крови. Она умудрилась своими же собственными ногтями содрать нехилые полоски кожи с лица и практически полностью освежевать свою ногу. После этого мы приняли меры, и она находилась под постоянным надзором. У нее была одна странная фишка, каждый вечер перед сном она обходила свою палату и по нескольку раз крестила каждый угол».

Заброшенная психушка – Истории о странном и непонятном

У нас в городе примерно в 700 м от моего дома стоит 6 этажное здание -недостроенная психушка. Её начинали строить примерно (как говорит мой папа) 15 лет назад. По нашему району очень много слухов о ней, все её боятся и обходят стороной.
Я и моя подруга, позвав с собой пацанов, решили доказать району, что в ней ничего странного и страшного нет. Нас было 6 человек. Когда мы подошли к психушке, 2 мальчика предпочли остаться на улице, а мы и ещё 2 пацана не испугались и пошли с нами. Трусы сказали, что если увидят что-то странное, позвонят мне на сотик. Мы вошли и было совсем не страшно, а просто мерзко: полуразрушенные стены, обвалившиеся лестницы, отвратительный запах, несмотря на жаркую погоду – холодно, неприятный звук капающей воды… Словом, бррр… мерзость. Мы пошли на второй этаж… вдруг звонок. Я взяла трубку: “Алло!”. Один из мальчиков позвонил мне и сказал: “Кажется, за вами кто-то идёт!” Мы не поверили, и я сказала: “Это не смешно, не звоните по всяким пустякам!” И положила трубку.
Вдруг мы услышали шаги, но всё же подумали, что это те двое нас пугают, и Жанна (моя подруга) сказала: “Мы знаем, что это вы, мальчики, хватит нас пугать!” Шаги стали громче и громче, и всё приближались к нам и приближались, ускорялись и ускорялись и… внезапно остановились… тишина, только слышно, как колотятся наши сердца, которые вот-вот выскочат наружу, и быстрое дыхание. От испуга мы не могли сдвинуться с места, повернуться, и вообще пошевелиться. Мы стояли как вкопанные, глаза по пять копеек, колени дрожат, чуть не плачем и ждем, что будет дальше. А дальше, услышав громкий мужской смех сзади, мы каким-то образом повернулись и увидели тень высокого мужчины, в руках как будто что-то острое, может, нож или что-то типа того. На этаже, кроме нас четверых, никого не было, но чья это тень, если на этаже никого не было? Никто не стал думать, и с криком все выбежали на улицу и пробежали, наверное, метров триста. Те двое еле догнали нас.
И больше никто в эту психушку не совал свой нос, а мы стали обходить её аж за 400 м.
Возле этой психушки стоял дом деревянный. Говорят, это дом того, кто хотел её построить, а тень его самого. Милиция в то время говорила, что он покончил жизнь самоубийством на втором этаже, перерезав себе горло, доказательство тому нож в его руке, а возле тела нашли окурок от сигареты, но самоубийца не курил, тогда получается, что он себя не убивал и что он не самоубийца? Тогда кто преступник? И за что его убили? Неизвестно! Да, эта история такая запутанная, и разгадать её будет очень сложно.

Психушка

Здравствуйте всем! Рассажу вам одну историю, которая в моей жизни была, пожалуй, самой мистической, и после которой я навсегда и безоговорочно поверил в существование потустороннего и не объяснимого здравым смыслом. Рассказ будет длинным, но все до единого слова в нем правда и реальность в самом суровом своем виде, поэтому не судите строго за грубость и выражения. Возможно, кто-то скажет, что мистика в нем сомнительна и все мои доводы лишь впечатление гнетущей обстановки того места, которое я вам опишу, но, поверьте, хотя бы для общего развития и расширения кругозора прочитать это повествование стоит всем, на многое раскроет глаза, во всяком случае, на современную медицину точно…
Было это не так давно, в 2005 году, годом раньше я закончил школу и, как многие наивные молодые люди и девушки, намеревался поступить непременно в институт, не меньше, конечно же, не сомневаясь в своих знаниях, коих оказалось мало, и вместо института пошел я в ПТУ, что тоже, конечно, не плохо. Благополучно отучившись почти до экзаменов, я неожиданно (это всегда неожиданно) получаю повестку, где меня приглашают пройти медкомиссию для службы в армии, недолго думая, я твердо и уверенно решил “косить”, во что бы то ни стало. (Служившие в армии конечно считают таких, как я, трусами, но в моем случае это не так: в 12 лет я прочитал в первый раз книгу Крапоткина “Анархия, ее философия, ее идеал” и стал убежденным анархистом, коим являюсь до сих пор, а в военкомате это никому не интересно…). До медкомиссии оставалось несколько дней, и решение я принял простое, но самое верное и минимально вредное для меня: косить по дурке. Можно было откупиться, но семья не богата, а косить по наркоте вообще не то: все равно ложиться придется на обследование, а лучше с идиотами, чем с наркоманами, думал тогда я, как выяснилось позже, совсем не лучше… И вот, порезал я аккуратно себе вены, чуть-чуть, чтоб ничего не повредить, на следующий день с гордо поднятой головой в военкомат. Комиссию описывать не буду, кто был, тот знает. У психиатра я конечно получаю втык от военкома, т.к. портил им “всю статистику”, и получаю “вожделенное”направление на обследование в психиатрический диспансер, в котором предстояло провести мне 21 незабываемый день.
Придя на поступление, я был благополучно принят в ряды больных и обследуемых, у меня забрали тут же телефон, всю верхнюю одежду и проводили в палату. Первое же впечатление поразило меня до изумления -палата была на 40 человек (!), я-то наивно предполагал 3-4 соседа в палате…. Отделение было не буйное, но все же веселого мало. Был тут разный люд: такие же молодые “косари” как я, заводские мужички “поймавшие белку”, психи, которые жили тут всю жизнь с детства, имевшие в паспорте прописку с адресом этой психушки и ходившие на какую-то даже работу, не высокооплачиваемую, но все же, откровенные шизофреники, но не буйные, тихие идиоты, жившие в таком состоянии всю жизнь, научившиеся держать ложку и не ходить под себя, но в остальном не осознававшие даже своего существования, наркоманы, сошедшие с ума… Все эти разновидности я узнал позже, в первый же момент они все показались мне вполне обычными людьми: кто-то разговаривал с соседом, кто-то с собой, кто-то ковырял в носу. Врач оказался нормальным человеком и поселил меня в углу с призывниками, человек 6, моего же примерно возраста. Но приключения только начинались, следующий сюрприз ожидал меня в столовой – то, что там давали, едой можно было назвать с большой натяжкой, к тому же сдобренную успокоительным, в том числе понижающим сексуальную функцию, после каждого приема пищи чувствуешь себя вялым и депрессивным, но и это было еще не все, следующий сюрприз ждал меня в туалете. После обеда с другими призывниками и психами мы пошли курить в туалет. Это было помещение метров 16 площадью, у крайней стены, напротив окна была положена бетонная плита с осыпавшимся кафелем и 5 дырок, в которые были впаяны по самый верх допотопные унитазы, никаких перегородок не было. Но это еще полбеды – психи справляли нужду, кто-то под себя, кто-то с увлечением ковырял в *опе весело смеясь, а один, отвернувшись в угол, др**ил. Воняло ужасно, хотя и в палате пахло не цветами…. Мои “коллеги” призывники объяснили, что сигареты не надо давать никому, хотя уже успел одному дать 3 сигареты, которые он выкурил наверное за 2 минуты все… Кстати о невоздержанности: шизофреники (как я позже узнал, отучившись на психолога) не имеют чувства меры, через несколько дней после прибытия ко мне пришел друг, принес кое-что поесть, а предбанничек этот был на 2 стола, за соседним был больной с быстро прогрессирующей шизофренией, такие больные превращаются в “овощ” за какие-то полгода, этого привезли из дома и поселили к нам, считая его болезнь наркотическим психозом, родственники же, не понимая всей серьезности, считали его все тем же человеком, принесли ему жаренную курицу и салат в контейнере, и вот он съедает это все, не разговаривая, в течение 5 минут (!), потом желудок его, конечно, не выдерживает, и все съеденное он благополучно выблевывает на пол. Родственники в шоке, и я с товарищем в шоке!
Потом были серые и скучные дни в вони и прочих мерзостях (кстати, хочется сказать, что за последние 100 лет псхиатрия не продвинулась ни на шаг, все то же, как и тогда), но вот тут-то и началась мистика. Хотя по моим ощущениям сами корпуса, коих в комплексе больницы было 27, еще дореволюционной постройки, и так были наполнены мистикой, т.к.психушка эта историческая, ей уже больше 100 лет. Рядом со мной на соседней койке лежал парень, лет 30, не призывник явно, адекватный, но молчаливый. В первую же ночь, а уснуть было страшно, я заметил, что мой сосед, спустя минут 10 после отбоя, начал с кем-то разговаривать, и из его слов я понял, что на той стороне ему отвечают, таким образом, я слышал только половину диалога, его половину, вопросы были разные, от просто бытовых до расспросов и спора с доказательствами. Так продолжалось ночей 7, и я уже привык засыпать под его голос, и это было хорошо, по сравнению с теми ночами, когда кто-нибудь начинал буянить: во вторую ночь один начал бегать по кроватям и чуть не наступил мне на голову, его потом скрутили (мед. персонал там был, как будто специально подбирали -никаких эмоций, только делают то, что надо), вкололи галоперидол и все. Галоперидола и аминазина боялись все психи как огня, и кололи его только наказанным, от них человека крючило и ломало, текли слюни, и он не мог даже мычать, призывникам же, как обследуемым, ничего не давали… Все эти дни меня подмывало спросить соседа, с кем он говорит, а для начала, хотя бы познакомиться, слишком уж он был молчалив, хотя видно, что адекватный. Тем утром я решился, как оказалось, это вполне приличный человек, учитель, 32 года, женат, редкостный интеллектуал. А история его попадения в дурку была очень странной , из-за нее и пишу я этот рассказ. Полтора месяца назад, он нашел рядом со школой небольшой предмет, который он принял за пенал, потерянный кем-то из учеников, он заглянул внутрь, но нашел там только 100 рублей и больше ничего, отдал это на вахте и забыл. Этой же ночью к нему пришел черт (или что-то подобное, как он сказал), он испугался и закричал, проснулась жена, но не увидела ничего, решила, что страшный сон, а он продолжал его видеть всю ночь, а утром черт исчезал. На следующую ночь все повторилось, жена была на работе в ночь, а черт просто стоял невдалеке или присаживался на край кровати. На следующую тоже. Я подумал, что ошибся, разговорясь с ним, подумал, что он все же больной, но нет. Спустя четыре дня он решил заговорить, вернее, прогнать его, на что черт начал с ним разговаривать, это удивило учителя, мысли о сумасшествии были явные. И так у них происходило неделю подряд, и эти разговоры нравились учителю, черт раскрывал ему совершенно несусветные тайны и вещи, о которых он знать не мог. Их общение заметила его жена и предложила обратиться к врачу, с тех пор он здесь… Я, естественно, не верил, но учитель говорил, что черт точно предсказывал даже будущее…. Я не знал, что думать, и предложил сыграть в такую игру: днем я что-то спрячу, а ночью он спросит у черта, что я спрятал, и утром покажет, где и что… В столовой я очень хорошо запрятал сигаретную пачку, и уверен, никто не видел, как я это сделал. В это сложно поверить, но на завтраке на следующий день он сказал, где и что я спрятал… Я был в шоке, хотя конечно понимал и раньше, что такое может быть, бабка у меня колдовала, но чтоб вот так в жизни…. Я сказал ему, что он бы мог пользоваться этим во благо хотя бы себя, на что он ответил, что черт ему открыл столько тайн, что нет и смысла доказывать кому-то то, что он уже знает наверняка, и то, что он скоро умрет… Это ему тоже, мол, черт сказал, я не поверил и даже не стал интересоваться, когда. Я пытался хоть что-то узнать у него из вопросов, на которые нет конкретного ответа, он говорил, что мне не надо пока, и только сказал, что Бог есть… Неделю мы с ним общались и сошлись очень близко, т.к. с ровесниками мне было скучновато. А на восьмой день после подъема он просто не встал, умер во сне, оставшиеся дни я был в шоке, не верилось во все это, но это было… Отбыв положенный срок и купив у врача за небольшую сумму накоплений нашей семьи приличный диагноз (на самом деле я оказался здоров, как сказал врач – “симулянт”), с которым меня не взяли в армию, я до сих пор удивляюсь этой истории, произошедшей со мной, так как даже отучившись в институте и повзрослев, я не могу это себе объяснить, а бабка умерла до этого и спросить ответа не у кого, хотя сможет ли человек хоть как-то это объяснить, не знаю…
Спасибо всем прочитавшим.

Ужасные истории тюремной психиатрической больницы

«Добро пожаловать в самое ужасное место на Земле!» или Реальные истории из тюремной психушки, на фоне которых «Зеленый слоник» – это слезливое кино для девочек
Тюрьма и психушка – это, пожалуй, два последних места, в которых хотел бы оказаться любой человек, не склонный к мазохизму и не до конца утративший рассудок. А что получится, если объединить эти два незавидных учреждения воедино?
Получится самый настоящий ад на Земле, хуже которого просто невозможно себе представить, и это никак не творческое преувеличение. Если среди наших читателей вдруг затесались любители компьютерных игр, которые проходили «Outlast», то поверьте, ребят, в реальности все намного, намного страшнее.
Что, не верите? Не проблема, сейчас мы вам это наглядно продемонстрируем. Сегодня мы собрали для наших читателей несколько реальных историй от ребят, работающих санитарами и охранниками в специальных тюремных психушках закрытого типа, от которых у вас встанут дыбом волосы не только на голове, но и на пятой точке.

«На этот раз вы его мне назад не пришьете!»

«Работаю охранником в тюрьме строгого режима. У нас есть крыло для психов, и все парни терпеть не могут, когда отрабатывать смену приходится именно там. Эти маньяки вечно творят какую-нибудь дичь, но самый жесткий случай на моей памяти был пару лет назад. Нас подняли по тревоге и срочно вызвали в одну из камер, туда же вместе с нами бежала бригада медиков».
«Один местный идиот отрезал себе тот самый орган заточкой, а когда увидел нас, запихал его себе в рот и начал жевать, а потом с криками «На этот раз вы его мне назад не пришьете!» попытался утопить остатки в унитазе. Насколько мне известно, пришить ему на место его причиндалы врачи действительно не смогли».