Страшные истории про больницы

История из больницы

Случилось мне как-то зимой попасть в больницу, с воспалением легких. Пока документы оформляла, пока туда-сюда ходила, получается, что положили меня только после обеда. Палата мне досталась светлая, чистая, очень уютная, в конце коридора. Когда я зашла, то увидела, что там уже лежали несколько человек. Среди них была одна женщина, разговорчивая такая, сразу стала спрашивать, чем болею, откуда я, ну и прочее. Все как обычно, сами знаете – кладут нового человека, всем интересно, что да как. В свою очередь и я стала спрашивать, когда обход у врача, где столовая и так далее. Потом мне принесли постельное белье, я хотела застелить, но за мной пришла медсестра и увела на процедуры. Так, незаметно, приблизился вечер, после ужина все легли отдыхать, да разве уснешь сразу, когда половина палаты кашляет, и я в том числе? И вот, женщина эта рассказала нам такую историю. Ведь просто так лежать скучно, а так интереснее, и время быстрее проходит. Я так поняла, что она каждый вечер что-нибудь рассказывала, она до меня уж неделю, наверное, лежала.
Итак. Поженились двое молодых людей, стали жить у родителей мужа. И все бы ничего, только невзлюбила свекровь сноху, стала потихоньку ее изводить да пакостить. Та, конечно, понимала, но делала вид, что ничего не замечает. По характеру она была добрая, думала, со временем угомониться мать мужа, но не тут то было. Свекровь все злее и злее становилась, сыну каждый вечер на кухне в уши пела, шипела, что не нужна такая жена. Он не слушал, все отмахивался – сами женщины разберутся, зачем вмешиваться?
Так прошло три недели. А однажды утром сноха не смогла встать с постели, внезапно почувствовала резкую боль в ногах. Когда скинула одеяло, то увидела, что они сильно опухли. На работу, конечно, она не пошла, стала лечиться, только толку – ноль, ничего не помогает, ни мази, ни уколы. Стали они с мужем думать, и тогда рассказала жена ему свои подозрения о свекрови. Муж не поверил, но все же согласился потом отвезти ее к одной бабушке, когда матери не было дома, не хотел он обижать ни ее, ни свою мать.
Бабушка оказалась молодой женщиной, она сразу же выпроводила мужа за дверь и о чем-то долго говорила с женой. А когда уезжали, ему сказала только одно, что его мать “постаралась”. Дома жена попросила мужа поднять матрас, когда его сняли, то под ним нашли иголки, обмотанные нитками, так называемый “подклад”. С ним жена сделала то, что велела знахарка. В тот же вечер она почувствовала облегчение, ноги стали приходить в норму, а когда вернулась свекровь, жена смогла даже ходить сама. Свекровь очень удивилась, так, что даже и не смогла скрыть своей досады. Сын, увидев такую реакцию матери, понял, что знахарка сказала правду. Обидевшись, он ушел в комнату к жене, и они весь вечер с матерью не разговаривали.
Настало утро следующего дня. Стали все собираться на работу, а мать из спальни не выходит, стонет – слышно из-за закрытой двери. Сын забеспокоился, постучал, зашел. Видит, а у матери ноги в два раза сильнее разнесло, чем у жены было, вернулось зло назад. И сноха зашла, заплакала тогда свекровь, повинилась и прощенья попросила. Сноха тоже человек, хоть и обида была еще и свежа, но простила неразумную, ради мужа. Опали ноги и у свекрови, правда не сразу, дня два еще мучилась. А если бы не простила, так и осталась бы у нее слоновья болезнь. Навсегда.

Про больницу

Проходил я интернатуру в клинике при кафедре — да, есть в нашем захолустье медицинский факультет. Но был у нас, так сказать, один практический курс, который мы проходили в ЦРБ — центральной районой больнице. То есть действительно дежуришь, как врач, в отделении, в приемнике — это не Москва или Питер, где никогда интерна одного не оставят. Клиника при кафедре была не ахти, а ЦРБ так вообще разваливалась, больниц не хватало, койки всегда забиты были, больные лежали в коридорах. Идешь по коридору, а там всё нагажено, сломано, кто-то драться собрался, а кто-то вообще умер…
Говорили, что больниц было больше, но одна больница сгорела уже как два года. И вот работал там в терапии один доктор, с которым мы коротали дежурство в оставшейся ЦРБ, он-то мне и рассказал эту странную историю.
Это была обычная ЦРБ. Гнилая, старая, корпусы тридцатых-сороковых годов. Корпусов было два, один туберкулезный, другой для всех остальных, но туберкулезный еще в 80-х снесли, чтобы построить что-то новое, и так ничего не построили. Пять этажей, хирургия, две терапии, гинекология и реанимация. Очень неплохо в плане разнообразия, вот только оборудования нет, в реанимации один старый монитор, два изношенных импортных аппарата ИВЛ и три наших РО-6.
С лекарствами плохо, но тогда было куда меньше бумажной волокиты, чем сейчас — достать было проще. Анализы такие же. Контингент соответствующий — деградирующее население, люмпены и старики, с добавлением пьянствующей молодёжи и небольшим количеством приезжих кавказцев. Врачи пьют, главврач ворует — все как у людей, короче.
В больнице проблемы были от всех отделений, потому что здоровые в больницы не попадают, а больные и увечные имеют свойство помирать. Но больше всех проблем доставляла, конечно, реанимация.
Надо сразу сказать, что в реанимации умирали часто и помногу. Умирали от многих причин, но больше всего было синяков, наркоманов, побито-сбитых и прочих маргиналов, одиноких бабушек и дедушек с запущенными пролежнями, инсультами, онкологией. Главврач, хоть и был бревном, но понимал, что ругать реаниматологов за сверхсмертность — себе дороже. Они могли сказать: «За эти деньги и на таком оборудовании сам работай», — и уйти, и потому он лишь иногда грозил пальчиком.
В больнице не было своего морга, трупы отвозили на вскрытие в морг при медфакультете, но, как ни странно, у нее был свой патологоанатом, Никодимыч, который там эти трупы вскрывал, а на пятиминутки и клинические конференции приезжал в больницу. Но это днем. Ночью, понятное дело, гнать «труповозку» через весь город никто не хотел, и потому трупы складировали в коридоре реанимации. Сама реанимация была довольно мрачным местом, насколько это вообще возможно, с местами побитым кафелем, ржавыми койками, сквозняком из окон и торчащими трубами. Окна ее выходили на густой лес, хотя на это больным в ней было большей частью всё равно. Через всю реанимацию тянулся коридор, покрашенный тогда в коричневато-бежевый цвет, ныне ставший вообще каким-то ржавым. Пол в реанимации был кафельным, с той же самой текстурой в цветочек, что и в морге, а в коридоре был старый, гнилой линолеум. И был там лифт, по которому толстая баба Маня возила периодически больных вверх-вниз — на рентген, например, или в ту же реанимацию. В другом конце был выход в приемный покой, ближе к нему трупы и ставили (а в ночь один-два трупа были гарантированы), но однажды главврач, гуляя вместе с начмедом по своей вотчине, приметил, что негоже приезжающим в новоселье в больницу видеть прежних ее жильцов в виде мертвом и весьма поганом, отчего приказал немедленно найти для ночных мертвецов иное место. И его нашли. Сразу за лифтом был некий закуток, куда никогда не падал солнечный свет, тускло освещенный лампочкой с другой стороны коридора. Ничего особенно в нем не было, раньше в нем иногда ставили всякое барахло, баллоны с кислородом, но оказалось, что он отлично подходил, чтобы туда поставить каталку или две с трупами. Почему никто не догадался ставить их туда раньше — никто не знал. Как оказалось, не зря.
Все началось с того, что как-то утром нашли труп одного помершего на полу рядом с каталкой. Лежал он лицом вниз, забрызгав весь пол кровавой мокротой (был до этого на ИВЛ через трахеостому), с вытянутой вперед рукой. Решили, что неаккуратно положили, хотя санитарки и врач божились, что положили надежно. Кто-то мрачно пошутил, что те еще живых больных отправляют в мертвяцкий угол и там те летят с каталки. И в самом деле — не фиксировать же мертвецов, как иных психов? Через неделю случай опять повторился. На этот раз утром на полу нашли бабку, скончавшуюся от инсульта. Опять полезли злые слухи, тем более она лежала тоже необычно: одна нога была подогнута под тело, обе руки были вытянуты вперед. Как она смогла так изменить позу, будучи в трупном окоченении — чёрт знает. Мертвецы же обычно как полено.
Реаниматолог, уже другой, тыкал в анализы и ЭКГ и доказывал, что, когда ее переложили, она была мертвее мертвых. «Да, а как мы обьясним родным, что у нее сломан нос?» — спросил начмед. Родным было всё равно, сломанный нос поправлялся прозектором в морге и не влиял на товарный вид.
Тем не менее, покойников продолжали класть на каталку в мертвяцкий угол. Реанимационных мест было пять, и когда кто-то умирал, его не держали в постели до утра, так как могло поплохеть кому-нибудь в отделениях и нужна была свободная койка. И трупы, которые днем увозились в морг без промедления, ночью продолжали оставаться в углу под простынкой, а иногда и без нее.
Тогда-то у нашего патологоанатома, Никодимыча, хорошего, кстати, мужика, зародились какие-то подозрения. Он вынес на пятиминутке замечание докторам, что они неверно указывают время смерти, ошибаясь на много часов. Его спросили, на каком основании. Он сказал, что хоть и не судмедэксперт, но признаки смерти и время их наступления знает. По его словам, у тех злополучных трупов из реанимации трупное окоченение иногда слабое, а иногда и вовсе отсутсвует, тогда как по всем законам танатологии оно должно быть максимальным к моменту поступления в морг. Главврач сухо его поблагодорил за замечание и перевел разговор на другую тему.
Уже потом за бутылкой Никодимыч жаловался заведующей хирургией на то, что трупы из реанимации уж больно необычные.
Причины смерти там разные, соответсвенно органы должны быть разными, но у всех отмечались странные микроразрывы на гистологии многих органов — сердца, мыщц, кишечника. Причем без признаков воспаления — они были совсем свежими, за несколько минут до смерти, или даже… Иногда было полнокровие органов, обычное для быстрой смерти, но каким-то необычным было обескровливание мыщц и конечностей, а также миокарда. У одного мужика, умершего от лейкоза, кровь была практически серой, то есть пишут, конечно, что у больных лейкозом она светлее обычного, но не серая же, причем умер он не от избытка опухолевых клеток, а от сепсиса на фоне иммунодефицита. Другой больной помер — отдельная история, несчастный микроцефал, человеком его назвать не поворачивается язык, приехал помирать, портить статистику. Мама у него явно была сама с нарушениями в психике, ибо, родив, тянула до 11 лет, хотя уже в два месяца, когда кроме безусловных рефлексов не появилось ни одного условного, ему посмотрели голову ультразвуком (у деток кости тонкие) и убедились, что из-за внутриутробной катастрофы (наверняка инфекция) от мозгов выше ствола осталось два пузыря мозговых оболочек. Мать его тянула, спасала от пролежней, кормила через зонд и меняла памперсы, пока его скрючивало спинальными автоматизмами в помрачении ума, вместо того, чтобы дать природе сделать свое дело, однако потом у нее случился инсульт, и она сама опустилась до уровня овоща уже в другой больничке. Доставили его в больницу и по приказу главврача отправили в реанимацию. Почему ребенка во взрослую больницу? А детских у нас давно нет. Почему не в дом инвалида? Их тоже уже нет. Главврача про себя врачи отматерили — он что думал, ребенок встанет и пойдет?
В реанимации хотели было задушить бедное земноводное подушкой, но ограничились просто минимальным уходом, отчего через три дня у него образовался огромный вонючий пролежень на крестце и поменьше на лопатках и затылке, через четыре дня поднялась температура, через пять дней температура исчезла, как и исчез диурез, тонус в мыщцах и глотательный рефлекс (вместе с дыханием — единственный признак активности его мозгового ствола), а еще через полдня исчез пульс и дыхание. Его, как полагается, продержали ночь в коридоре и направили на вскрытие. А на вскрытии, кроме признаков сесписа и полного отсутствия мозга, снова нашли микроразрывы мыщц, а в придачу — надрывы связок и даже порванный мениск коленного сустава. Как будто перед смертью он активно дергался. «Но он не дергался перед смертью, он лежал в атонической коме, как ему и полагается!» — били себя о грудь реаниматологи. А микроразрывы были даже на недоразвитых глазных мыщцах (Никодимыч скурпулезен), хотя сомнительно, что это существо глазами вообще в жизни двигало. И снова никаких признаков воспаления, ну там инфильтрации нейтрофилами в области разрывов, отека. Про окоченение и не говорю — ожидать от кукольного тельца какого-то окоченения не приходится. Всем оставалось чесать голову. Ни на какие анализы, конечно, не направляли, денег нет и оборудования — единственная лаборантка эритроциты считает в камере Горячева. Никодимыч, конечно, не договаривал многое, так — бурчал. Он ко многому привык, атеист до мозга костей. С ним иногда говорил главврач за закрытыми дверьми, о чем — неизвестно. Кто-то говорил, что Никодимыч писал два посмертных эпикриза — один докторам, официальный, второй куда-то наверх, главврачу, а то и выше. Трупы продолжали изредка падать, их продолжали складировать в том углу. Всем было, как всегда, всё равно.
Однажды осенью дежурил веселый такой реаниматолог Петрович. Неплохой врач, только иногда уходивший в запои, но два-три запоя в году для наших мест — это даже не намек на алкоголизм. И дежурил он в ночь, один. Вечером попрощался с коллегами, сам пошел в ординаторскую курить, пить чай (а иногда что и покрепче) и играть на компьютере в солитер.
Ночь как ночь, октябрь. Мрачно, сыро, заморозки по ночам уже, но не в эту ночь. За окнами ветер воет и мелкий дождь, ни зги не видно — только фонарь где-то далеко. В ординаторской теплый свет, истории болезней и другие бумаги на столах, конфеты под ними, коньяк в шкафах. Благодать. Так и тянет вздремнуть, помечтать о приятном хорошем месте подальше от этого скотомогильника, желательно в другой стране. Особенно благодать была в хирургии, так как там не было тяжелых пациентов — дежурный молодой доктор смотрел телевизор и уже готовился засыпать. Неожиданно раздался звонок. Доктор вздрогнул и, подумав секунду, в надежде, что он умолкнет, схватил трубку. Звонила медсестра реанимации, сбивчиво говорила, что дежурному реаниматологу срочно нужна помощь. Хирург даже не спросил, что случилось, и бросился вниз, ожидая увидеть что угодно. Но, примчавшись, делая виражи на лестнице и скрипя кроссовками (сменная обувь), он в самой реанимации увидел, что помощь действительно нужна реаниматологу и только исключительно ему. С бледной, как смерть, физиономией он, тяжко дыша, полулежал в ординаторской, рядом стояли медсестра из реанимации и медсестра из терапии. Одна мерила ему давление, другая обмахивала его историей болезни, как веером. Хирург долго тормошил реаниматолога, тот что-то бормотал про оживший труп. Лишь укол лоразепама развязал ему слегка язык. Что-то он чувствовал. Труп тем временем лежал спокойно, рядом простынка на полу.
Реаниматолог рассказал вот что (а может, рассказал позднее в другой больничке, просто до докторов тоже дошло): собрался у них помирать один алкоголик то ли от рака, то ли от цирроза печени. Попахивая мышками, желто-зеленый, сначала он, бывший до этого три дня без сознания, замахал руками, покрытыми сосудистыми звездочками, начал кричать, потом резко затих и, подышав пять минут как рыба, все реже и реже, отдал Богу душу. Реанимацию ему провели на бумаге, и, дождавшись через полчаса первых трупных пятен, тоже на бумаге, погрузили на вечную скрипучую мертвяцкую каталку и отвезли ногами вперед в мертвяцкий угол, где оставили до утра, накрыв простынкой. Реаниматолог пошел заниматься другими больными, подошел через два часа проверить, как там покойник, мало ли что? Убедился, что у того уже началось трупное окоченение — трупные пятна стали явными. Потом он подошел еще через час, точнее, проходил мимо. Ему на край глаза что-то попалось, как будто простынка дергалась, шевелилась самую малость. Он посмотрел внимательно в полутьму угла — вроде все тихо. Хотел отвернуться — услышал шорох и увидел, как простынка сползает с тела. Подошел, стянул простынку, ожидая увидеть крысу, едящую мертвеца (да, были такие случаи), но увиденное его поразило — покойник, как в гоголевском «Вие», стал оживать! Вот неподвижно лежит, рот открыв (забыли подвязать), а вот вдруг начинает дергаться у него мышца на лице, на руке, на туловище. Еще секунда — и вдруг в движение приходит все тело. Оно не дергается, просто слегка шевелятся пальцы, будто что-то ищат, раскрываются и вращаются глаза, на лице появляется какая-то удивительная мимика и губы начинают шевелиться, словно силясь что-то сказать. Под желто-зеленой кожей шеи начинает дергаться то вверх, то вниз кадык, поднимается грудь, ноги слегка сгибаются в тазобедренных суставах. Покойник хрипловато начинает бормотать что-то. Тихо-тихо так, неслышно почти. И смотрит сначала в сторону, а потом круглыми глазами с начавшей высыхать роговицей — прямо на доктора. Дальше реаниматолог помнил плохо: заорал, кинулся прочь, в ординаторскую, где наткнулся на медсестру.
Доктор трясется, в поту весь, лицо красное, давление подскочило до 200 на 120. Прибежал терапевт, сбили давление, не класть же его в реанимацию на свободное место — отзвонились начмеду, главврачу, оторвав их от любимых жен или любовниц. Те приказали вызвать на себя бригаду 03 и отвезти врача в университетскую клинику, что и было сделано. На место реаниматолога приехал злой и не выспавшийся сменщик, который уже следил за больными до утра.
Утром на пятиминутке царило оживление, смешки и советы пить меньше. Шутили про Вия, ставя на его место зама главы департамента здравоохранения области. Выступил главврач, кратко пересказав события. По разным каналам уже дошел слух о судьбе реаниматолога. Какой вывод? «Белочка»! Быстро его под руки и к психиатру.
Психиатр послушал, диагноз подтвердил, приняв убеждения врача, что тот уже неделю не пил и потому ему не по пьяной лавочке привиделось, как подтверждение диагноза. И врача-реаниматолога увезли в психушку. А мертвеца злосчастного, как ни в чем не бывало, в морг. Что там у него Никодимыч нашел, тот умолчал.
Потом случилась трагедия. Утром на вызовы не реагировал единственный лифт в больнице. Лифтерша, баба Маня, обычно ошивалась около столовой или библиотеки, не из страсти к чтению, а по причине сродства с библиотекаршой в плане болтовни, но в этот раз лифт был закрыт, а ее самой не было. Позвонили родным — ушла на работу. Посоветовали им подать заявление в милицию, а сами бросились искать на территории больницы, пока одному врачу не пришло в голову заглянуть в окошко на двери лифта. Он-то и увидел, что сам лифт стоит на первом этаже, где как раз реанимация, в нем нет света и что-то там в нем белеет. Силой вскрыли лифт и обомлели — на полу лифта лежала мертвая баба Маня. Лежала синей, с высунутым языком, явно умершая после инфаркта или тромбоэмболии легочной артерии, но почему-то одежда на ней была местами надорванной, как будто она сама на себе ее разрывала в агонии, когда воздуха не хватало. И вновь Никодимыч на вскрытии отметил, что нет никакого трупного окоченения. По его приблизительной оценке, умерла она около 10 часов вечера. Что она делала в лифте до этого времени, никто не знал. И, что самое интересное, сама баба Маня вся в ссадинах, особенно руки и лицо, как будто билась в судорогах, но при этом ссадины практически сухие, на них нет крови. Он гадал, может ли человек с практически нулевым давлением, умирая, всего себя так изодрать. Пришел к выводу, что нет. По иронии судьбы, рядом с лифтом в том самом углу стояли две каталки — опять с двумя трупами. Оба были во вполне приличных позах, вот только один как-то странно разогнул свою голову и выпучил глаза, а у другого в кулак была сжата левая рука.
Пошел слух, и стало всем неуютно. Больные резко стали хотеть выписаться, кто лежал, а все остальные, кроме совсем уж впавших в маразм и прострацию — не попасть в стены больницы. Что-то заговорили в департаменте. Приехал в больницу сначала участковый, потом комиссия минздравовская, потом еще кто-то. Всех, конечно, при каждой проверке главврач через начмеда и напрямую донимал, все доставали отсутсвующие лекарства, дописывали ненаписанные истории и вообще красили траву. Всех достало, пошли первые увольнения по собственному желанию, причем первыми уволились медсестры реанимации. На их место пришли новенькие, некрасивые, прокуренные, прямо из медучилища. На следующее утро все, кто шел по коридору реанимации, могли лицезреть, как на двух каталках в том самом углу два трупа, два алкаша, словно обнимаются, протянув холодные руки к лицу соседа. Медсестры хихикали и было желание заподозрить их в глумлении над мертвецами, но, во-первых, слух был о злополучном угле, во-вторых (как позднее выяснилось), эти медсестры были просто дуры, не знающие ситуации. Главврачу кто-то звонил, он куда-то ездил, снова была проверка, во время которой на проверяющую женщину из вентиляции в администрации посыпались дохлые тараканы (кто-то говорил, что это шутник-инженер больницы пустил на реверс электромотор, дабы подгадить главврачу после своего увольнения). Потом, в среду или в четверг, неожиданно приехал судмедэксперт. Никому не сказали, как его зовут, какая его фамилия и кто он вообще такой. Просто свыше передали, что он скоро приедет и что он судмедэксперт. Сухой, очень мрачный дядька лет 50, с черными глазами над большими скулами — характерное такое лицо без щек и губ, как череп, обтянутый кожей и с глазами. Никому не нравился его взгляд, буравящий, как сверло. Одетый в плащ, говорил он тихо, отрывисто, не злобно, но именно этим пугающе. Приехал он с двумя мускулистыми ребятами в простых костюмах, как будто санитарами психушки, тоже немногословными и мрачноватыми. Он зашел к нашему патологоанатому Никодымычу и с ним говорил в течении двух часов. Никодимыч, человек, прошедший Афган и Чечню, вышел от него не то что напуганный, но как-то по особенному задумчивый, от всех вопросов отмахивался. Приезжал он раза два, ходил тенью по больнице, не останавливаясь на реанимации, в третий раз приехал в среду и стал ждать ночи.
В тот день еще двое больных умерло. Снова алкоголики, молодой и старый. И реанимация опустела, по какому-то совпадению больных перестали везти в больничку, да и свои, уже лежавшие, резко пошли «на поправку». Так этот судмедэксперт потребовал тела оставить в больнице, хотя их можно было успеть ответи в морг.
Главврач спросил его: «В морг отвезти?», и тот сказал: «Нет, оставьте их здесь». Главврач не понял, начал настаивать на переправке в морг, но тот дядя быстро его заткнул. И на ночь остался в реанимации. Реаниматолог обязан дежурить, даже если в реанимации единственное живое тело — он сам, но судмедэксперт и те двое ребят, которые привезли на невзрачной «Ниве» какие-то чемоданчики, намекнули ему, чтобы он лучше был с дежурным терапевтом на 4-м этаже, а на этом этаже осталась только их компания. Намек тот понял быстро и отправился наверх. Пили они много, но не весело — никому не нравилось происходящее. Ширмочками из рентгенкабинета тот коридор загородили и свет, как там принято, выключили.
Дальше бог знает, что они там делали. Наверно, уже никто не узнает. Но рассказали мне, что кто-то из больных на втором этаже что-то все же слышал. Верится мало — на втором этаже терапия, а фактически психосоматика, где лежат впавшие в маразм старики. Но все-таки якобы один, немного в своем уме, спал у вентиляции непосредственно над коридором и по ней слышал, что снизу где-то около полуночи стало раздаваться какое-то шуршание, потом очень тихие, односложные разговоры, затем посреди них скрип каталки, очень тихое, невнятное бормотание. Позже был какой-то звук, словно режут мясо, едва слышимые стуки, хлюпание, капанье. Бормотание стало каким-то носовым и даже гортанным, потом оно превратилось во всхлипывание, сопение и совсем умолкло. И снова, почти до утра, едва слышимые разговоры. Утром реаниматолог спустился в реанимацию. Судмедэксперт, не прощаясь, вышел через черный вход и сел в черную «Газель». Туда же сели те двое, неся в руках чемоданы. Стояла еще одна черная «Газель», обе завелись и уехали. Трупов на каталках не было, как и самих каталок, угол был пуст. На утренней пятиминутке главврач с удовольствием, но внутренне напряженно отметил, что эти трое уехали. Пропажа трупов как будто его не волновала. Однако для него все только начиналось.
Днем приехали пожарники, точнее, главный начальник их — толстый, довольный, без объявления войны. Осмотрел поверхностно больничку снаружи, зашел в приемник, постоял пару минут и ушел. Через два дня предписание — больница в аварийном состоянии, немедленно всех больных в другие клиники, врачей туда же. Все удивились — больничка, конечно, не ахти, но таковы все больницы в этом городе и вообще в регионе. Особенно удивился главврач — кормушки, как-никак, его лишили. Уж связи свои он напрягал чуть ли не в самых верхах области, но только узнал (это подслушал один доктор за его секретаршей), что приказ с самого верха, выше некуда.
Сжалились над главврачом все же — сделали его в местное отделение минздрава каким-то замом, а остальных кого куда — заведующих в другие клиники простыми врачами, простых врачей, кто сам место не нашел — затыкать дыры в поликлиническом звене, медсестер, санитарок и прочую скверну — на улицу. Никодимыч, кстати, ушел из медицины и вроде бы даже с семьей переехал в другой город к брату. О реаниматологе, напуганном трупом, уже никто точно ничего не слышал, одни говорили, что он умер, причем действительно от «белочки», другие говорили, что просто сошел с ума и до сих пор в «желтом доме», третьи — что вроде бы вышел из психушки, но из города тут же уехал.
А больница стояла уже закрытая как два месяца, она опустела на третий день после приказа о закрытии. Каждый покидал ее почему-то с облегчением. Забрали оборудование какое-никакое — тот самый монитор, мебель, что поновее, лампочки вывернули, даже щит электрический растащили и закрыли на ключ. Ленточкой обтянули — мол, опасно. Говорят, зловеще выглядело отключенное от всего электричества здание. Самое интересное, что здание так стояло больше года. Абсолютно пустое внутри, оно снаружи выглядело вроде бы как обычно: окна целые, деревья вокруг растут, разве что весной трава полезла бешено по краям забора. За больницей метрах в 50 бурьян такой вымахал, на зависть. А вокруг нее как будто выжженная земля, хотя она всегда такой была. И окна — пустые, темные окна, через которые раньше на мир смотрели больные и доктора, а теперь смотрела лишь пустота. Они оставались абсолютно целыми, ни одного разбитого окна за целый год, для нашей местности это вообще фантастика. Конечно, говорили, что бомжи залезали в подвал и там зимовали, но никто дыма и огня из подвала не видел, а бомжи должны были жечь костры, потому что от отопления тоже оно было отключено. Всякие слухи ходили, один нелепее другого, но я уже и не буду их вспоминать. Так оно и стояло, пустое, никому не нужное, пугающее ближайшие к нему пятиэтажки, населенные старухами. Люди переходили улицу, чтобы держаться от него подальше, пока оно зимой не сгорело. Дотла. Здание старое, перекрытия деревянные — вспыхнуло, как спичка, как будто сухое было полностью, и, когда приехали пожарные, оно горело, как костер. С крыши поднимались яркие факелы, окна бились от жары и ярким пламенем и дымом озаряли окрестность. Говорили, что так быстро огонь не распространяется даже по старым перекрытиям, что его подожгли в нескольких местах изнутри. Может быть. Но от самого здания за пару часов ничего не осталось, и никто его не тушил. Пепелище. И сейчас, говорят, оно там есть.

Больница ужасов « Истории про больницу « Страшные истории | AnimaCity.Ru

В тот весенний день у меня разболелась рука. Полгода назад, будучи в командировке в Москве, я неудачно упал. В итоге перелом лучезапястного сустава, гипс, в котором я работал все два месяца командировки. Перелом сросся идеально, не болел, не беспокоил, и вот на тебе! На любое движение большим пальцем — болезненный щелчок, стоит потянуться спросонья — адская боль. Печатать текст на сенсорном экране телефона стало невозможно. И так две недели. А в этот проклятый день я проснулся от боли и понял: велика моя глупость, а отступать некуда. Придется идти к костоправу.
Будучи немного с бодуна, я оставил автомобиль на стоянке и поехал маршруткой. Взяв талон, я посмотрел номер кабинета. Ага, пятьсот седьмой, значит, пятый этаж.
Поднялся я на лифте. Двери, открывшись на пятом этаже, предоставили моему взору две приколоченные доски, перекрывающие выход. Сматерившись на тупых джамшутов, я пролез под досками и осмотрелся. Дверь напротив выбита, окна зияют пустыми рамами, по полу ветер гоняет листву, хотя на дворе весна. Давненько я не был в нашей поликлинике, лет десять, если не больше. Перелом, и то лечил в Москве. В суровые девяностые здесь веселее было. Видимо, ремонт прошел с применением нанотехнологий. Хотя, может, мне на другой этаж? Нет, на валяющейся двери написано «540»…
По полу пробежала крыса, и я брезгливо отошел к лифту. «Может, ну его на фиг, — подумал я, — эту вашу бесплатную медицину?».
Там, где должна была находиться кнопка вызова лифта, густым слоем была наложена шпатлевка. Черт с ним, решил я, спущусь пешком, но сначала поищу травматолога, а потом сразу к главврачу. Такой беспредел в лечебном учреждении — уму непостижимо.
В коридоре стоял запах тухлятины, прелых листьев и сгнивших матрасов. И ни одного человека. Некоторые кабинеты были распахнуты, другие — наглухо затворены. Вот ворюги! А ведь первый этаж сверкает пластиком — белые потолки, пластиковые окна, наманикюренная регистраторша сверкает фарфоровой улыбкой… Ох, показушники. Сделали для комиссий, а выше не пускают, сразу в сауны. Я зло сплюнул на лежащую под ногами дверь с надписью 512. Значит, по логике, мой кабинет рядом.
За поворотом я увидел людей. Ну, наконец-то! Все смирно сидели на ублюдочных лавочках из кожзама и обреченно смотрели в стену. Человек десять, кажется.
— Кто к травматологу крайний?
Бородатый мужик с огромными кустистыми бровями ответил глухим прокуренным голосом:
— Все к патологоанатому.
Он повернул голову и посмотрел на меня пустой глазницей с мерзко сочащейся кровью. Кровь сочилась из многочисленных ожогов и порезов сквозь дыры в одежде. С моей стороны, прикрытое волосами, свисало полуоторванное ухо. Да его на каталке в реанимацию надо, а он в очереди сидит. Вот тебе и бесплатная медицина. Докатились. Сдерживая рвотные порывы, я пробормотал:
— Да, братишка, патологоанатом тебе в самый раз.
Я еще раз осмотрел очередь. Кто-то изрезанный, кто-то обгоревший, у одной женщины вместо ног обрубки, из которых хлещет кровь. Бабушка рядом заботливо придерживает вываливающиеся кишки… Да с таким не живут, а они сидят, как ни в чем не бывало, только что хвори не обсуждают.
Я переспросил:
— В пятьсот седьмой есть кто?
Молчание. Оно и логично. Я б с такими болячками тоже особо не болтал бы.
Намереваясь обматерить ленивого эскулапа, я дернул дверь и застыл. Мужчина в белом костюме покачивался на веревке, весело выпучив глаза и высунув язык. «Ходяков Игнат Юрьевич», — гласил бейджик. На моем талоне значилась та же фамилия.

Мистические истории – Ужас в больнице

Привет всем! Решила написать мистическую историю. Хоть в мистику я и не верю. Считаю себя человеком рациональным, всему пытаюсь найти логическое объяснение. Возможно, и этой истории есть вполне логическое объяснение, я не знаю. Пару дней назад встретила знакомую, вспомнила об этом случае, захотелось поделиться, да все руки никак не доходили. Вот дошли.
Случилось все это, когда мне было 12 лет, я лежала в больнице. Долго лежала, 3 месяца, у меня был перелом 2 позвонков. Лежала в детской травматологии-ортопедии, в палате все девочки были со сложными случаями, все мы лежали долго, успели очень подружиться, стали почти семьей. Нас было 5 девочек: я, Оксана, Таня со сложным переломом ноги, Вита и самая маленькая Катя, ей было лет 9 и она единственная лежала с мамой. Вот про эту маму и пойдет речь. У Кати была травма один-в-один как у меня, перелом тех же позвонков. Из всех нас «ходячей» была только Вита.
Так вот мама у Кати была очень строгой, очень серьезной, хмурой и очень жуткой женщиной. И хотя она нам помогала всем, принести-подать, но мы ее не любили и боялись, такое она какое-то производила впечатление, рядом с ней было просто неуютно, жутко как-то. Причем не только нам, детям, но и нашим родителям, хотя все они тоже между собой успели подружиться. Так вот, это была предыстория.
Однажды ночью я проснулась и услышала бормотание около своей кровати, я открыла глаза и увидела маму Кати, она ходила вокруг кровати Оксаны (Оксанина кровать была в метре от меня), делала махи руками и что-то бормотала, как заговор какой-то. Останавливалась в ногах, читала там, потом обходила несколько кругов, становилась в голове… Это все продолжалось минут 15. Я испугалась, но она не вдела, что я проснулась. Наутро я рассказала маме, а мама сказала маме Оксаны, чтобы та сходила к бабке или еще куда-то. Моя мама очень верит во все это. Мама Оксаны тоже очень испугалась, когда у тебя болеет ребенок, поверишь во что угодно. Потом как-то мама убирала в моей тумбочке и нашла под газетами, которыми было выслано дно ящика, в щели свернутую в тугое колечко и перевязанную несколькими узлами красную нитку-мулине. Катя единственная вышивала в палате, и нитки у нее были самые разные. Когда я ложилась в больницу и мама вымывала мою тумбочку, нитки там не было, кто-то ее туда специально положил. Мама потом тоже узнавала у кого-то, и что-то там сжигала эту нитку на перекрестке рано утром, не помню уже точно. Короче, когда Катя выписалась, мы все вздохнули с облегчением, и дети и родители. Потом начались странные происшествия. Однажды ночью упала форточка, огромное окно,во всю стену и такая же огромная форточка, метра полтора в диагонали, мы лежали, рассказывали страшные истории, и она просто с грохотом рухнула ни с того ни с сего. Мы ужасно перепугались, заорали в 4 голоса, на шум прибежали медсестры и удивлялись, как она могла упасть, окна заклеены, дело зимой было, и форточка эта была прибита гвоздями. Мы клялись, что не подходили к окну. Через несколько дней упали бутылки с водой со стола. У нас иногда отключали воду, и бутылок 5 с водой у нас всегда было в запасе. Они стояли на ровном и устойчивом столе месяцами, а потом просто упали. Самое странное, что они все были плотно закрыты, но когда упали, крышки валялись радом, весь пол был залит водой. Я сомневаюсь, что от падения крышки могли пооткручиваться с пластиковых бутылок. Когда мы начали потихоньку вставать, нас выводили в коридор, чтобы прокварцевать палату. Перед нашим уходом бывшая Катина кровать была аккуратно заправлена, и подушка стояла треугольничком, мы вышли все, а когда зашли, покрывало было слегка скомкано, а подушка просто валялась с вмятинами, как будто в нее били кулаками. Это все было жутко. Мы рассказывали родителям, медсестрам. Родители верили, медсестры отмахивались. У Тани начался лунатизм. Она плакала, смеялась ночью, страшно так смеялась, садилась на постели, пыталась встать, но без костылей не могла. Я ее укладывала в постель, она тоже спала возле меня. Однажды я проснулась от того, что она сидит на моей кровати и просто смотрит на меня, я спросонку, “Таня, ты что”, и потом только увидела, что у нее глаза белые, она спала. Я честно, чуть не обос*алась тогда. Таня клялась, что никогда не лунатила, да и первые месяца 2 за ней такого не замечали, а чем дальше, тем хуже она спала. Плакала, смеялась и разговаривала почти каждую ночь, вскидывалась, кричала на кого-то, а наутро не помнила ничего. О нашей палате начал поговаривать даже медперсонал. Тренер по ЛФК, которая занималась со мной, один раз ни с того ни с сего спросила: «Девочки, а вы не знаете, кто лежал в вашей палате до вас?» Мы рассказали про Катю, и она сказала, что такое бывает в больницах, дети болеют, родители сходят с ума и иногда не понимают, что творят и какие последствия могут быть. В таком вот ужасном эмоциональном напряжении и постоянном страхе мы домучивались свой срок. Дело шло к новому году. Выписали Таню и Оксану, мы остались с Витой вдвоем. Ей было 14, почти 15 лет, но мы хорошо дружили. Последняя наша ночь в больнице, толи 28, толи 29 декабря, наутро нас должны были выписать. Мы долго не спали, болтали, не хотелось расставаться. Не помню, как уснули. Я просыпаюсь от ощущения, что рядом со мной кто-то есть и этот кто-то смотрит на меня. Первая мысль была: Таня. Вторая мысль, что Тани нет здесь уже несколько дней. Я пытаюсь открыть глаза и понимаю, что не могу этого сделать. Многие уже писали о похожем состоянии, вот у меня было то же самое. Мозг не спит и очень боится, но ни пошевелиться, ни открыть глаза, ни закричать я не могу. Потом я слышу тихое-тихое бубнение, совсем как мама Кати когда-то, я думаю, что схожу с ума, мне кажется, что сейчас от страха разорвется сердце, потому что я знаю, что не сплю, и голос слышу очень четко. И тут у меня прорезается голос, и я начинаю просто дико, истерично орать. Опять сбежались медсестры, включили свет, уже не ругали, они тоже понимали, что здесь что-то не так. У меня был ужасный шок, я очень, очень испугалась. Помню только вытаращенные испуганные глаза Виты, полные слез. Я думала, она испугалась моего крика среди ночи. Когда ушли медсестры, оставив открытой дверь, Вита расплакалась, она так рыдала, что ничего не могла сказать. Я начала извиняться, что напугала и разбудила. Она мне говорит: «Оля, я не спала», и смотрит внимательно и молчит. Я спрашиваю: «Ты слышала голос?» Она говорит: «Слышала, я проснулась от него». Молчание. «Оля я видела его. Он был маленький и белый, просто бесформенное белое пятно, чуть выше твоей кровати от пола ростом, прямо у твоего лица». Девочки, она не врала, я уверена. Это белое лицо, этот бесконечный ужас в глазах, эта истерика, такого не сыграешь. Да и незачем ей было, она была уже не совсем ребенком, девушка, спокойная, честная, очень хорошая. Мы дружили. Мы слышали одно и тоже. Больше мы не спали в ту ночь. Я легла к ней, я просто не могла быть на своей кровати, и мы лежали до утра с открытыми глазами и вздрагивали от каждого шороха.
Утром ее выписали. Мы плакали, когда расставались, она была из района, обменялись адресами, даже писали друг другу несколько раз. Меня не хотели выписывать, что-то там мне еще по одной процедуре оставалось сделать, и сказали, что выпишут завтра. Я устроила маме такую истерику, не останусь в этой больнице, почти пустой перед новым годом, больше ни на одну ночь, уйду пешком домой в тапочках по снегу. Я так рыдала, умоляла, что меня все-таки выписали под вечер, когда уже темнело.
Это конец истории. Верить или нет-решать вам, но я от себя даю честное слово, что все это правда, я это пережила. Я не придумала ничего, и может со стороны это не так и страшно, но поверьте, эти падающие среди ночи бутылки, форточки, постель скомканная неизвестно кем в абсолютно пустой палате, внезапно появившийся лунатизм Тани-это было очень жутко.
Я еще раз скажу, я не верю в мистику, я стараюсь не руководствоваться эмоциями, я пытаюсь все объяснить логически, научно. Но этого я никак объяснить не могу.

Психиатрическая больница

В психиатрическую больницу родители меня возили три раза, но положенный срок я отсидела только два.
Первый раз меня там закрыли в семнадцать лет. Зимой 2001 года, не помню точно в каком месяце, я была в своей комнате как неожиданно в квартиру ворвались три здоровых мужика в белых халатах. Они мне перегородили выход и начали говорить: “Какая интеллигентная девушка и больная”. Пришли мои родители, сказали: “Одевайся!” – и кинули мне на кровать одежду. Я ответила, что никуда не поеду. Врачи продолжали: “Одевайся по хорошему…” Я хотела выйти из комнаты, но они меня схватили и поволокли. Я сопротивлялась, цеплялась руками за стену. Они отрывали мои руки от стены. Выволокли с квартиры. Отказывалась идти, легла на грязный пол. Они меня взяли за руки и ноги, понесли в лифт… Сорвали кофту. Я орала: “Помогите! Полиция!”. В моем доме есть полицейский участок, но они даже не выглянули в коридор посмотреть, что происходит. Босиком без кофты и тапочек тащили по улице в машину. На улице холодно, снег. В машине я расплакалась. Люди мимо проходили, смотрели. Пришли родители, закинули в машину тапки. Отвезли.
В психушке меня врач позвала к себе в кабинет, у неё вид больной, глаза вытаращенные лезут из орбит, а под ними синяки черные. Как заорала на меня: “Отвечай, как дело было, тебе голос свыше приказал?!”. Какая-то врач сказала: “Да у неё по глазкам видно, что она больна”.
Стояли там коляски инвалидные. На полу лежала женщина, которая под себя ссала, шевелиться не могла. Уколы ей делали без конца, а потом на носилках унесли. Дверь железная на замке, ключ у врачей в кармане.
Умоляла я родителей забрать меня, они подписали нужные бумаги и в этот день меня отпустили, но это было только начало…
Второй раз в детскую возили психушку. Давали мне таблетки от которых очень плохо было: тяжело ходить – от них еле ноги шевелились, было чувство, что я упаду. От одной таблетки слегла в кровать на несколько дней. Вид после неё был у меня ужасный. Рвало от них чем-то жёлтым. Пальцем во рту ковырялись – смотрели выпила их или нет. Пугали, что будут зубы разжимать – проверять, если их буду прятать. Медсестра орала на меня: “Пей сейчас же таблетку!”. Чтобы меня подержать – сделать укол – собрались все врачи, даже уборщик со шваброй. Окна, двери на замке, ключи у медперсонала.
А вот третий раз был по настоящему страшный! Во взрослой психиатрической больнице.
Как обычно, ворвались в квартиру три здоровенных мужика в белых халатах. Церемониться со мной не стали – сразу схватили за шею и отволокли в машину. Очень ловко схватили за шею, видно сразу, что натренированны на больных – не первый раз хватают. Это было вечером, на улице уже было темно.
Сразу как привезли, силой вкололи укол. Я от него отказывалась. Санитар меня схватил за руку и заорал: “Ты хочешь меня разозлить?!”. Схватил за шею, (наверно это их любимый приём) придавил к койке и вкололи психотропную отраву. Силой волокли в палату-изолятор, где находятся тяжело больные. Там дверь на замке, на окнах решётки, туалет там же. Тех, кто там прибывает, на улицу и в коридор не пускают. Палата облезлая. Одежду драную, психушечную одевать не захотела и тогда санитар с медсестрой силой раздели меня до гола. Палец выкручивали, ломали, чтобы кофту снять. Орали: “Сейчас к кровати привяжем!”. А там, я заметила, очень любят привязывать. Старую женщину, помню, привели. Она говорила, что не может здесь оставаться: надо идти домой, у неё много дел. Села на стул около двери. Ей говорили: “Ложись в кровать”. Не легла. Привязали к кровати. Я ушла в туалет, чтобы не слышать душераздирающие вопли. Наделали уколов много и после привязки стала очень ненормальная, бредила. Врачи радостные были – так радовались, аж рожи красные были от удовольствия.
На утро мне принесли лекарство. Спросила от чего оно, а мне по-хамски ответили: “Сама должна знать какие лекарства были тебе назначены!”. Не выпила. Схватили, на кровать повалили, зажали садисты нос, чтобы мне нечем было дышать и я открыла рот. Пытались влить. Смеялись, что дыхание могу на долго задерживать, кричали: “Чего ножками нас отпихиваешь?!”. Не получилось влить лекарство (отраву), тогда силой вкололи укол. После него я впала в сон, потеряла волю. Вечером ещё два шприца и так кололи 10 дней по 2 раза – один укол утром, два вечером.
Потом принесли мне родители мешок с едой и одеждой. На свидание к ним не пустили. Мешок мой врачи перерыли. Руку протянула к мешку – оттолкнули, сказали: “Не лезь куда не надо!”. Еду только дали, а остальное в хранилище закрыли. Решётку ломала, руки порезала, на них у меня были синяки. Потом от уколов в бессознание впала. Язык скрутило, есть не могла. Как можно есть со скрученным языком, если он стоит у тебя поперёк горла?! Судорогой тело свело, в кровати лежала – не могла перевернуться на другой бок. Помню – очнулась ненадолго, когда шатаясь стояла и в жопу врезались два укола. Сидела на кровати без сознания, уставившись в окно. Рот мне крутило. Сунули мне в руку кружку с питьём, сидела держа её в руке и смотрела в одну точку, потом сознание ненадолго промелькнуло, поднесла питьё ко рту и уронила – пролила мимо рта на себя. Помню – стояла, шатаясь, закатив глаза к потолку и мне в рот сували какую-то таблетку.
Я есть не могла, без сознания лежала, меня пытались накормить потому, что сама не в состоянии была есть. С кровати заставили подняться, сесть и в рот тыкала санитарка ложку с плавленым сырком, которые мне из дома родители принесли: ложку и сырок. Я даже чай проглотить не могла: долго во рту держала, лежа в постели, пока он сам не выливался – вот так меня обкололи.
Пришла ко мне на свидание мамка, тогда я немного очнулась. В психушке была специальная комната для свиданий, вот тогда я совершила побег. Мамка с медсестрой болтали стоя возле двери, я была рядом и неожиданно у меня промелькнула мысль, что дверь не заперта! Разум прояснился, я очень быстро, мгновенно открыла дверь (она оказалась действительно незапертой) и выбежала на улицу.
Местность была незнакомая, но я сориентировалась куда бежать, прямиком добежала до забора и перелезла через него. Недалеко от забора валялся пьяница, пьяный в стельку. Удивительно, пьяницы валяются прямо под забором психушки и их не отправляют лечить! На подгибающихся ногах еле доехала домой. Дома мне никто рад не был. Вопли, крики, плач, истерика – вот то, что меня ждало дома.
Утром папка поехал в психушку, забрал вещи. Приехав от туда, сказал – я должна с ним туда ехать, паспорт забрать. Мозги от отравы ничего не соображали: не понимала, что меня обманывают – поехала. Паспорт мне не отдали и опять закрыли в изоляторе. Продолжили накачку уколами. 30 уколов за десять дней сделали. Помню – сидела за столом еле живая, еду силой в рот пихала медсестра Люда, садистка чуть зубы не сломала. Кружку с чаем пихала в рот, да на меня весь пролила. Орала на меня пару раз. Ещё в рот тоже лекарство заливала. Я отказалась пить лекарство в столовой, когда она всем его разносила и очередь до меня дошла, тогда она меня схватила, поволокла силой в палату-изолятор. Посадила на стул, в рот пихала в стаканчике жидкость и заставляла чаем запить, ещё одна санитарка меня держала. Я выплюнула лекарство, тогда эта медсестра Люда побежала за ещё одной порцией. Долго мучила пока не заставила выпить. Вот от этого лекарства-жидкости мне было очень плохо, не могла сидеть долго на одном месте, было очень сильное беспокойство. В глазах мутно было, глаза болели, сами закрывались как-будто спать хотелось.
В палате-изоляторе ужасная вонища. Девять коек на девять психов, дверь заперта, окна заперты, туалет прямо в палате куда дверь открыта – вот и вонища. Еду приносят туда же поесть, суп и второе – всё на одну тарелку наваливают и только ложку дают это ковырять.
Продержали меня там 2 недели и перевели в обычную палату. Сознание стало возвращаться. Жидкость давали пить ужасную, от неё было очень сильное беспокойство. Чем дольше давали, тем хуже становилось. Давали пить ещё четыре таблетки в день и эту жидкость. Во взрослой психбольнице меня держали с 18.август по 23 сентября. Домой выпустили через 37 дней. Повезло. Ещё долго после психушки плохо было, ноги при ходьбе болели. Когда из психбольницы выпустили – домой еле доехала, удерживалась, чтобы по автобусу не начать бегать, час в автобусе постаралась отсидеть. Дома места себе не находила, на диване не лежалось и не сиделось. Это все от этой жидкости-отравы.
Чувствовала после психушки плохо. Беспокойство оставалось сильное. Сознание помутнённое. Телевизор не смотрелся. Всё казалось неживым, бесчувственным. Даже природа не радовала. Прошло такое состояние только через 5 месяцев.
На комиссии (когда группу по инвалидности ставили) мне сказали: “Не будешь употреблять лекарства – сделаем операцию на мозге”. Врач всё говорила: “Пока не расскажешь, что было с тобой, из больницы не выпущу!”. Пугала: “Не будешь пить лекарство – капельницу поставим. От тебя родители отказались. Больную домой никто тебя не заберёт. В пансионат тебя отправят”.
Врач по имени Евгения с очень высокомерной физиономией меня “Лечила” – мучила, калечила! Потому, что слово “лечение” не подходит: препараты, от которых впадаешь в бессознательное состояние, тело крутит судорогой, при этом вид как у дебила (стоишь шатаясь закатив к потолку глаза) и даже после долгого неупотребления остаётся беспокойство – не могут быть лекарствами.
Когда выпускали на свободу из психиатрической больницы-тюрьмы (это заведение можно назвать так потому, что там меня лишили свободы), врач Евгения запугивала: “В следующий раз мы с тобой играться не будем – теперь мы игрались. Будешь у нас находиться не менее 3-х месяцев”.
Ещё говорила, когда в изолятор посадили за то, что отказывалась пить лекарства: “Мы стараемся тебе потакать. Это ты должна нас слушаться, а не мы тебя – я здесь главная”.
Меня в изолятор перевели с обычной палаты за очередную попытку к бегству. Тогда я увидела как пьяные санитары с мордами красными и опухшими притащили за ноги женщину без сознания. Помню – медсестра ударила по лицу тяжело больную. Эта же медсестра очень любила чуть-что сразу орать истерически на больных в изоляторе. Я у неё попросила дать из хранилища мою одежду, а она на меня неизвестно почему заорала.
Живот у меня очень сильно болел от лекарств (отравы). Ужасные боли были в животе. Целый день обычно длились. Вот так, живот болел до тех пор пока меня в столовой на пол вырвало. Какая-то рядом медсестра была – увидела, закричала: “Мой полы!”. Я пошла скорей в кровать, плохо очень было с животом. Это всё от препаратов.
Медсестра, та которая раньше в рот заливала лекарство в первый раз, в рот таблетку запихивала, пальцем толкала в зубы из-за отказа выпить её. И как им не противно ковыряться пальцами в чужом рту?! В изоляторе стены облупленные, белой краской покрашены, тогда как у какого-то врача кабинет так обделан, досками стены обшиты (видела когда дверь была открыта), мебель вся новенькая, цветочки стоят. Врачи важные ходят, ключи от всех дверей у них в кармане – наверно им очень приятно звякают.
Врачи предпринимали садистские действия совсем не относящиеся к лечению: выкручивание пальца, силой переодевание в больничную одежду, силой запихивание еды, зажимание носа, чтобы нечем было дышать. Разве можно лежа в рот что-то лить? – можно захлебнуться! В психбольнице медперсоналу больше нужны мускулы, чем медицинские знания. Они чаще применяют физическую силу, обычно к тем кто лечиться не хочет. Психиатры в больнице – подонки, садисты, изуверы!
Всё это происходило в больнице Ново-Вильняского района.
В рассказе ничего не придумано. Правда, только правда – ничего кроме правды.

Заброшенная больница

Случайным образом Лиза и Маша узнали, что в пару километрах от их города есть заброшенная психбольница. Они очень хотели отправиться туда. Девочки любили страшные истории и фильмы ужасов.
Родители Лизы уехали на неделю, а Маша решила пожить пару дней у подруги, но, так как мама Маши была допоздна на работе, а папа поругался с мамой и ушёл, когда Маша была очень маленькой, Маше приходилось смотреть за братом, который ходил во второй класс.
Идти решили в выходные. Маша договорилась с мамой, что она проведет выходные у подруги. Они собрали, по их мнению, необходимые вещи и отправились утром.
Идти пришлось дальше, чем они думали, приходилось часто останавливаться. Больница находилась не на видном месте, приходилось много блуждать. Пока девочки шли, они размышляли о том, почему эту больницу не снесли, она ведь никому не нужна. К тому времени, как они дошли, появилась ещё одна сложность – высокий забор. К счастью, девочки, пройдя вдоль забора, обнаружили дыру. Палки сгнили и сломались, и девочки прошли.
Снаружи больница выглядела не страшно, как обычное здание. Если выразиться точнее, это было не одно, а три здания. Первое здание было самым большим, главный корпус, наверное. Второе и третье были одинаковыми, примерно в два раза меньше первого здания.
– Приключения начинаются, – сказала Лиза и пошла вперёд.
Маша догнала Лизу, и они пошли вместе. Они решили начать с самого большого здания. Двери и окна были заколочены, и им пришлось обойти весь этот дом в поисках входа, но его они не нашли. Пришло проломать вход. Это было сложно. Тот, кто вбивал эти доски, от души постарался.
Здание было трёхэтажным. По началу всё было нормально, девочки обошли весь первый этаж и не нашли ничего подозрительного. Но на втором этаже началось самое интересное. В одной из комнат дверь была закрыта на замок, но была поломана так, что через неё может пройти человек. Девочки вошли. В комнате стояла одна только кровать, и она было очень старой. Над кроватью кровью было написано: “Помогите!”
Девочки испугались.
– Да не волнуйся ты так, это ведь психбольница, – сказала Маша Лизе, хотя было видно, что сама она волновалась.
Но в этих словах была доля правды, тем более они сами захотели идти сюда, должны были быть готовы к таким вещам. Они вышли из комнаты и пошли дальше. Темнело, девочки достали фонарики, которые взяли с собой, и пошли дальше.
Узкий коридор, по которому они шли, подходил к концу. То, что увидели девочки, возобновило их страх: на полу была лужа крови, большая лужа. От этой лужи на пару метров тянулись кровавые следы. Они прошли чуть дальше. За углом лежал труп человека. Очень изуродованный. Страшно и даже очень. Такого девочки не ожидали. Идти дальше никто не хотел, и они решили идти домой. Развернувшись, они увидели какого-то человека. Он стоял в другом конце коридора, около выхода на первый этаж.
Вот теперь стало до смерти страшно. Они побежали на третий этаж. Сзади громкий топот и непонятные крики. Маша увидела пожарную лестницу и позвала Лизу, чтобы спуститься по ней. Они спустились, но тот человек не полез за ними, он стоял у окна, махал руками и что-то кричал. Лицо у этого человека было страшным. Таким, как будто его сильно избили. Смотря в окно, девочки тихо отходили назад.
Вдруг фигура того сумасшедшего исчезла из окна и через секунд десять появилась в дверях первого этажа. Девочки стали убегать. Они решили спрятаться в одном из маленьких зданий. Это были какие-то склады. Тот, в который вбежали они, был для хранения каких-то коробок, причём пустых. Девочки подпёрли дверь самыми большими коробками и досками. Пару маленьких окон, которые были под самой крышей, были забиты досками. Девочки разожгли костёр с помощью спичек, которые взяли с собой. Получилось это далеко не с первого раза, но получилось.
Девочки сидели у костра. У Лизы в руках был её раскладной нож и фонарик, а у Маши фонарик и заточенная Лизиным ножом палка.
Они слышали, как кто-то ходит вокруг здания. Он пытался войти, но не мог. Он бегал и говорил что-то на ужасно непонятном языке. Через пару минут всё стихло.
Время шло, девочки немного поговорили и заснули.
Когда утром Маша проснулась, Лизы рядом не было. Фонарь и нож были, а их хозяйки нет. Маша взяла свою заострённую палку и побежала искать подругу. Она обошла сначала два маленьких здания и пошла обходить большое. Подойдя к крыльцу, она ужаснулась, по её щекам потекли слёзы: её лучшая подруга висела над входом на каком-то металлическом штыре. Живот у неё был разорван так, что было видно органы.
Маша повернула голову налево, там стоял тот сумасшедший. Маша кинула палку на землю и побежала. Пробежав метра два, она поскользнулась и упала в лужу крови. Она встала и побежала ещё быстрей. Как и в прошлый раз за спиной слышался топот и неразборчивые крики. Маша добежала до забора и вылезла через ещё одну дыру, пробежала ещё пару десятков метров и развернулась. Погоня прекратилась. Тот человек стоял рядом с дырой, но за пределы забора не выходил. Маша вновь побежала. Она бежала, пока не добежала до шоссе. Там она, пройдя какое-то расстояние, села в машину, водитель которой предложил довести её. Доехав до города, она пришла домой и рассказала всё родителям.
Больницу снесли, но никакого человека не нашли.

Недостроенная больница

В Кашире есть недостроенная больница, о которой ходит множество слухов, как правило, недобрых. Два друга очень любили исследовать заброшенные строения, подвалы и так далее.
Один из них и рассказал мне страшную историю, которая приключилась с ними в этой больнице. Он был из Москвы, а его друг Вячеслав жил и работал в Кашире. У него была семья, и скоро должен был родиться ребенок. Однажды они созвонились и решили поехать исследовать мистическое здание больницы.
Андрей рассказывал, что Вячеслав с азартом принялся за эту идею, он вообще был человеком рискованным. Он рассказывал об этой больнице с таким энтузиазмом, что Андрей ни минуты не раздумывая, согласился. В больнице есть подвал, достроенный морг, а также про нее ходили страшные легенды об оборотне, который убивает каждого, кто приходит туда.
Как настоящие диггеры они отправились в путь, только когда стемнело. По рассказам Андрея до больницы они добрались ночью. Зрелище было пугающим. Больница была единственным зданием в округе, а вид у нее был заброшенный и какой-то пугающий.
Для начала друзья решили обойти здание вокруг. Они нашли главный вход и еще несколько запасных выходов в разных крылах помещения. Они обнаружили, что были не первыми гостями этого здания. Видимо, каждый день здесь собирается молодежь или они назначают тут друг другу стрелки.
Начать ребята решили с крыши. Они залезли на нее со второго этажа. Оттуда больница казалась гораздо больше. Они обследовали всю крышу, но ничего интересного не нашли. Повсюду валялись битые и пустые бутылки, окурки. Видимо местная молодежь не гнушается этим местом.
Перед тем, как пойти вниз, Вячеслав закурил. Пока они спокойно беседовали, произошла очень странная вещь. Они увидели, как кто-то выбежал из морга и побежал в сторону больницы. Они не смогли в темноте разглядеть, кто же это был, увидели, что он заскочил в соседнее крыло. Андрей не на шутку испугался, но он рассказал, что Вячеслав не любит так быстро сдаваться, и он все-таки решил узнать, кто же это был. Основной их версией на тот момент было то, что это был любитель, которому стало страшно глядеть на трупы, и он решил убежать. Хотя уже потом Андрей проанализировал и понял, что человек, испугавшийся трупа, не побежит в сторону заброшенной больницы, он скорее побежит прочь с этой территории.
Андрей не стал оставлять друга одного, и они отправились на поиски загадочного человека. Полчаса они провели в безрезультатных поисках. После этого Вячеслав предложил им еще полчаса искать по отдельности, а потом встретиться в том же месте.
Андрей спустился на первый этаж, а затем и в подвал, но в здании не было ничего подозрительного. Были исписаны стены, валялся мусор, битое стекло повсюду, но человека нигде не было. Через полчаса он уже ждал своего друга на установленном месте. Но Вячеслава все не было. Андрей уже начал волноваться и решил идти на поиски друга.
Вдруг в тишине раздались выстрелы и крики. Видимо стрелял Вячеслав, он брал с собой оружие. Андрей рассказывает, что один крик точно был Вячеслава, но другой был совершенно не похож на человеческий. Внезапно Андрей стал свидетелем того, как что-то тащил мертвого или оглушенного Вячеслава к моргу. Андрей тут же побежал в город. Ему казалось, что он никогда не бегал так быстро.
Выбежав за территорию недостроенной больницы, он сел в машину и поехал к первому жилому дому. Позвонив по домофону в первую квартиру, он попросил вызвать милицию. Жители оказались людьми понимающими и впустили его к себе. Уже оттуда он вызвал милицию и все им рассказал. Прежде всего, он сказал, что пропал их сотрудник, ведь Вячеслав на тот момент работал оперативником. Поиски начались сразу же. Когда оперативная группа исследовала помещение больницы, первым делом они направились в морг. Там они обнаружили расчлененные трупы людей, недалеко от того места был обнаружен Вячеслав, а рядом с ним человек, перерезавший себе вены. Как потом выяснило следствие, это был сторож морга. Он оказался сумасшедшим. Это он расчленил все трупы, так и неизвестно, зачем он перерезал себе вены. Именно это спасло Вячеславу жизнь. Сторож оглушил его тупым ударом, но врачи успели оказать ему помощь. Вячеслав остался жив.
Сейчас у него подрастает сын, а свои увлечения он сменил.

Про больницу

Лежала в больнице месяц с лишним — общалась с медсёстрами. В общем, стала для них своим человеком. В марте снова легла в больницу со своей болезнью. Несколько человек в отделении, в том числе и я, были на особом положении. Мы могли не ложиться после отбоя, а сидеть на посту и разговаривать с медсёстрами. Но было одно условие — не шуметь. Но это уже лишнее. Перейду к делу.
Я лежала в кардионеврологическом отделении, а под нами располагалось отделение реанимации, гематологии и анестезиологии. Понятное дело, что там случалось много смертей: не все выживали. И однажды после отбоя мы сидели на посту. Медсестра рассказала нам несколько случаев.
-А вы знаете, что здесь есть призраки?
-Почему?
-Как «почему»? Это же больница. Здесь люди умирают. Тем более, под нами гематология — там каждый день кого-то выносят.
Представьте, был такой случай: сижу я ночью на посту — слежу за порядком. Коридор длинный, тёмный. Только рядом со мной свет горит. Ну, мамочки (больница детская краевая, дети с мамами ложатся иногда) пошли ночью курить. Подходят к посту. Все белые как листы, трясутся. Говорят: нам СРОЧНО надо покурить. Дай, пожалуйста, ключ от отделения. Я спрашиваю: что случилось? Они показывают на пустую палату рядом с постом и говорят: проходим мимо, а там на кровати что-то вроде тени сидит и играет чем-то… (Примечание: в больнице двери стеклянные. Кровать, на которой всё увидели, стояла напротив этой двери). И они ушли курить, а я понимаю, что сижу абсолютно одна в этом длинном пустом тёмном коридоре рядом с той палатой.
-А ещё что-нибудь было?
-Да. В ту смену я поругалась с коллегами. И ночью пошла спать не в сестринскую, а в холл, рядом с телевизором. (Примечание: в холле над телевизором висят иконки и молитвы). Просыпаюсь от того, что меня кто-то душит. Проснулась — никого… Заснула. Через 2 часа повторилось. Снова просыпаюсь — никого. И так несколько раз. С промежутком в два часа. Потом я встала, сна никакого — дело ли просыпаться через каждые два часа? Ещё у нас в персоналке есть привидение — его можно увидеть только в зеркале. Поэтому Ольга (одна из медсестёр) никогда там в ночь не спит. Ещё Маше (медсестра) кровать трясли. Я когда работала в другой больнице, со мной в смену была тувинка. У нас умирает одна бабулька. Мы её убрали в трупную. Потом у нас выходной. И снова мы выходим на смену через двое суток после её смерти. Сижу я на посту. Заходит моя коллега-тувинка. Вся трясётся и говорит: что у вас, христиан, делают, когда страшно? Я сперва не поняла. Она повторяет свой вопрос. Ну, я ей показываю, как мы крестимся. Она спрашивает: может, что-то ещё делаете? Ну, я ей молитву «Отче наш». Прочла два раза. Та вроде успокоилась. Я ей говорю, что у нас принято читать три раза, так что я прочитываю это ещё один раз и спрашиваю, что случилось? Она говорит: помнишь бабулю, которая умерла в прошлую смену? Я: и? Она: так она сейчас у нас в приёмнике сидела! Пошли мы смотреть. Конечно, пока мы крестились и читали молитвы, в приёмнике никого не оказалось. Даже привидения.

В больнице – мистика – страшная история

«Может, это Полторацкие меня достают?» — спросила себя Инна, имея в виду родных одного из бывших пациентов отделения. На прошлой неделе в руки врачу попал парень, пораженный тяжелой болезнью. Женщина как могла выполняла свои обязанности, но состояние несчастного только ухудшалось.
И она, и ее коллеги тщетно пытались объяснить родителям парня ситуацию: если бы не предназначенное Инной лечение, парень был бы уже в могиле. Болезнь протекала тяжело. Родные юного пациента перевели его в другую больницу, пообещав женщине большие проблемы. Тогда она не очень испугалась, но теперь…
Вдруг Инна, задумчиво глядя в окно, услышала, как хлопнула дверь ординаторской. Резко оглянулась. Кроме нее, в комнате никого не было. Врач бросилась к коридору.
— Привет, — обратилась женщина к дежурной медсестре. — Я думала тебя нет в больнице, придешь около шести…
— Инна, что случилось? Выглядишь так, словно смерть увидела, — удивилась сотрудница.
— Да просто… А ты заглядывала в ординаторскую? — спросила врач.
— Нет.
— Надо еще сделать вечерний обход, — задумчиво сказала Инна, окинув взглядом коридор.
Женщина вернулась в ординаторскую, взяла с дивана свой мобильный телефон и вновь села за письменный стол. Через пятнадцать минут у ее пациентов должен была закончиться так называемая тихий час. Это означало, что скоро врач уже могла начать плановый обход в больнице. От мыслей об этом ее отвлек писк телефона. Пришла sms-ка. Инна увидела на дисплее тот самый неизвестный номер.
Женщина нервно вздохнула, поколебалась несколько секунд и открыла сообщение. «В этот вечер чаще оглядывайся назад», — было написано. Она обмерла. Выпустила из рук телефон. Как будто и забыла, как двигаться.
«Кто?» — метелью кружился в голове вопрос. «Обход!» — вспомнила врач, взглянув на часы. Инна встала со стула, держась за его спинку. Ноги подкашивались.
Выйдя в коридор, женщина не увидела там дежурной медсестры. «Наверное, она в какой-то палате», — подумала врач. Оглянулась назад. Никого. «Надо уже посетить пациентов», — приказала себе.
— Ты собралась на обход? — послышался голос медсестры.
Инна вздрогнула и выронила истории болезней.
— Напугала же как! — вырвалось у нее.
— Извини, — сказала сотрудница. — Почему ты такая расстроенная?
— Просто мне… Слушай, заходи в ординаторскую через часик. Кофе попьем вместе.
— Прекрасно, — радостно согласилась медсестра.
Инна заглянула в первую палату.
— Андрей Васильевич, как Вы себя чувствуете? — спросила женщина у пациента.
— Лучше, чем вчера, спасибо, в больнице спокойней. — ответил больной.
— Сердце болит? — поинтересовалась врач.
— Сейчас нет, но днем оно меня немного беспокоило…
— Утром – на кардиограмму. За Вами зайдет медсестра, — сказала Инна, направившись к двери.
Переступив порог второй палаты, женщина взорвалась гневом.
— Горенко, Вам пока нельзя подниматься с постели! — разозлилась врач на пациента, который стоял спиной к ней у окна.
— А тебя это очень интересует? — процедил тот.
— Что Вы себе позволяете? — опешила Инна.
В ответ пациент лишь повернулся к ней лицом и натянуто улыбнулся. Женщина уже почти привыкла к злому нраву этого человека. Врач никогда не видела его в хорошем настроении.
— Виктор Николаевич, вернитесь в кровать, будьте добры, — Инна изо всех сил старалась успокоиться.
— Думаешь, это мне поможет? — рыкнул мужчина.
— Как Вы себя чувствуете? Сердце беспокоит?
— Все в порядке.
Врач вздохнула и вышла в коридор. Шаг, еще один… Она оглянулась назад. Медсестра сидела с книжкой за небольшим письменным столом. Женщина взглянула на свои наручные часы, вернулась к ординаторской, приняла очередную таблетку валерианы. Затем продолжила обход.
— Инна! Стой, пожалуйста! Ты еще не была во второй палате? — врач услышала крики медсестры, которая сломя голову бежала к ней.
— Что такое? — растерялась докторша.
— Мне звонила Татьяна, старшая медсестра. Она забыла сделать это раньше… Горенко Виктор со второй… Умер три часа назад. Его надо транспортировать в морг.
Инна вздрогнула. Ошалело выпучив глаза на медсестру, она оперлась об стену. Оглянулась назад.
— Что с тобой? — засмущалась медсестра.
— Он… Я с ним…
Врач потеряла сознание.
Пришла в себя Инна в ординаторской. Вспомнив последние события в больнице, громко позвала медсестру. Сзади послышался нечеловеческий смех. Женщина подскочила с дивана. Горенко стоял возле шкафа и злобно смотрел на врача. Она не могла произнести ни слова. Сердце колотилось ужасно. Руки и ноги тряслись.
— Что тебе надо от меня? — с трудом спросила Инна.
Ночной гость прыгнул к женщине и схватил ее за шею. Врач закричала. Вырвавшись, бросилась к двери. Добравшись до лестницы, стремглав помчалась вниз.
На следующий день Инна едва смогла пойти в больницу. Она забрала оттуда свои вещи и уволилась.
В больнице — мистика — страшная история
© 2015, Читать рассказы. Все права защищены.
Понравился рассказ? Поделись историей с друзьями в соц.сетях:

Психиатрические больницы, страшные истории

О больнице Кингз Пакр ходит много страшных легенд, прослушав которые сложно хранить спокойствие. Говорят, что несчастные пациенты, которые не могли терпеть агрессивный персонал и «новые» методы терапии, часто сбегали из больницы. Все они терялись в лесах, которыми окружена больница и погибали от переохлаждения. Сбежавших пациентов, чьи тела не обнаружили, официально признавали утонувшими в местной реке. Буйные пациенты часто убивали более спокойных, и этому почему-то не могли воспрепятствовать работники клиники. Зато держать эти факты в тайне больница смогла довольно долго. Некоторых активных больных (которые вполне могли быть здоровыми) содержали в подземных карцерах, чтобы они не приносили в круг пациентов революционные настроения и не видели лиц персонала. В 1996 году лечебницу закрыли, и теперь она считается заброшенной. Бытует мнение, что пустующее по сегодняшний день здание проклято. Говорят что в нем очень много призраков бывших пациентов, которые жаждут мести за полученные во время лечения душевные травмы, лишь усугубляющие их положение. Призраки сконцентрированы преимущественно в главном корпусе больницы, который имеет 13 этажей. По словам очевидцев, из окон постройки часто выглядывают призрачные головы со страдающим выражением лица. Смельчаки, которые заходят туда, долго не могут отыскать выход. Однажды парень, который зашел в главный корпус заброшенной больницы слышал человеческий плач и видел много ужасных лиц. Он был недалек от психического расстройства, но к счастью, нашел выход. Выбегая из здания, он обернулся и увидел еще одно лицо, рядом с которым была надпись «Внутри зло». Другая группа подростков оказалась менее удачливой. Они долго бродили в поисках выхода и, в конце концов, решили позвонить в полицию. Правоохранители вытащили ребят, а их родителям выписали штраф за

Психиатрическая клиника

Я всегда любила слушать и читать разного рода истории о непонятном и необъяснимом, это у меня с детства. Фантазией тоже не была обделена, все содержание этих историй представляла себе очень живо и ясно. Часто, гуляя по лесу, сидя дома одна, начинала представлять, что кто-то сейчас вылезет или раздастся таинственный звук. Но несмотря на это, в моей жизни практически не происходило никаких ужасающих, пугающих или просто странных историй. Может, всего пару раз, и они не были страшными, скорее просто непонятными.
Так я и прожила 19 лет. А на 20ом году жизни угораздило меня устроится на производственную практику в психиатрическую клинику, на телефон доверия (я студентка психфака). Там я до сих пор практикуюсь, уже около 2 лет. Работаю я не одна, а с двумя своими одногруппницами. 1 раз в неделю, в субботу, а иногда еще и по праздникам. Несмотря на то, что телефон доверия принадлежит психиатрической клинике, наш кабинетик (а теперь уже и небольшая «квартирка») располагается в самой обычной городской студенческой поликлинике. Условно нашу трудовую деятельность можно разделить на 3 временных этапа.
Первый этап — это самое начало нашей практики, когда мы только-только туда пришли. Мы работали только дневную смену с 8 утра до 8 вечера, а наша «начальница», которая нас сюда и привела, оставалась одна на ночь в небольшом кабинете, оборудованном диваном, креслами, умывальником, холодильником и, собственно, 2умя телефонами, на которые поступали звонки.
Второй этап начался через полгода, когда мы освоились и нам уже начали доверять на новом месте. Мы стали оставаться на полное, суточное дежурство, с 8 утра субботы и до 8 утра воскресенья.
Третий этап начался в декабре 2012 года, когда наш телефон переформировали в новую региональную службу, нам выделили целую «квартиру», где есть рабочее место с сервером и 4 компьютерами-телефонами, кухня, приемный кабинет, душ и туалет. Мы начали работать с 9 до 9, тоже целые сутки.
Но довольно введения. Сразу скажу, странности начались далеко не с самого начала. Весь первый этап, когда мы работали только днем, все было тихо и спокойно. Рядом в спортзале занимались мальчики на секции карате, у входа сидел охранник или охранница, поликлиника не пустовала, хоть была и суббота. Все началось на втором этапе, когда мы начали оставаться ночевать. Причем несколько первых ночей я не оставалась с девочками, а уходила домой, то есть они дежурили вдвоем. Тогда-то и начались разного рода рассказы о подозрительных шагах в коридоре и прочем. Но я этому значения не придавала, мало ли. Да и девочки, похоже, тоже особо не заморачивались. Хотя уже тогда начало настораживать, учитывая, что охранник делает последний обход с 22 до 22.30, а потом запирается у себя в каморке, смотрит телевизор и спит. Ходить в нашем крыле ему вообще никакого смысла нет, потому что туалеты и расположены в противоположном конце коридора, да и лестницы никакой нет, если ему вдруг приспичило подняться куда или опуститься в подвал, мы бы этого даже не услышали.
Историй было много. Легенд, связанных с этой поликлиникой, прослушанных уже от нашей начальницы постфактум — еще больше. Я расскажу только те истории, свидетелем которых сама являлась.
Случай №1. Это было одно из моих первых ночных дежурств, еще в старом кабинете. Курить мы тогда ходили на пожарную лестницу, которая находилась в другом конце коридора. Иногда мы опускались на пролет вниз, ближе к подвалу, и стояли около выхода на улицу, а иногда прямо у двери и лестницы наверх, которая была обнесена решеткой, а решетка была заперта на амбарный замок. В одну прекрасную ночь мы в очередной раз направились туда покурить, все втроем. Проходя мимо каморки охранника, услышали его мерный храп и пошли еще тише, дабы не разбудить его. Кроме нас 4ых в поликлинике никого не было, время — 12 ночи или около того. Оказавшись на лестнице, мы не стали спускаться вниз, к выходу, а остались около решетки, где горел свет. Надо сказать, что свет этот горел на пролетах всех 3х этажей, кроме 4ого, там была кромешная тьма, ничего не разглядеть. Мы стояли, тихо переговаривались, уже были уставшие и скоро собирались прилечь и вздремнуть. В разговоре возникла пауза. И тут я услышала тихий звук спускающихся пол лестнице шагов. Шаги были мягкие и приглушенные, как будто шел нетяжелый человек в тапочках, причем очень медленно, каждый шаг был отчетлив, выверен. Раздавались они с самого верха, т.е. с 4ого этажа, где был выключен свет. Я обернулась по сторонам, глядя на своих подруг. Они тоже стояли и вслушивались в этот звук. От этого мне стало еще страшнее, потому что если бы это примерещилось только мне, я все могла бы списать на свою усталость. Охранник отпадает сразу — во-первых, он 2 минуты назад спал в каморке, во-вторых, когда он совершает обход по этажам, замок на решетке на лестницу открыт и сама дверка решетки распахнута. Так мы стояли с минуту, вслушиваясь в этот неестественный для ночной поликлиники звук. Тут одна из моих подружек решилась взглянуть наверх, в пролет — и ничего не увидела, а нечто так и продолжало спускаться к нам по лестнице. Не сговариваясь мы быстро потушили сигареты и рванули в туалет, который находился неподалеку. Там мы смогли выбросить сигареты и нервно отсмеяться, все еще не понимая, что же только что произошло. Еле найдя в себе силы выйти из туалета, мы стремглав помчались к своей комнатке, мимо того же храпящего охранника. Заперли комнату и сидели в ней всю ночь до самого утра, так и не решившись выйти покурить.
Случай №2. Произошел примерно через полгода после первого, осенью, после большого летнего перерыва в работе. Мы все еще жили в том первом кабинетике, точнее доживали там последний месяц перед переездом в новую «квартирку». Произошло это ночью, в 2 или 3 часа. Мы смертельно устали от дневных звонков и решили немного прикорнуть, тем более что в такое позднее время народ почти не звонит. Я легла на диване, вдоль стены, головой к двери, которая немного была закрыта от меня стоящим вдоль той же стены шкафом. А девочки разложили 2 кресла перпендикулярно моему дивану и спали там, одна ближе к двери, а другая у окна. Мы немного перебалтывались перед сном, уже находясь в темноте, я уже намеренно не отвечала, притворившись, что засыпаю, хотя была еще вполне бодра, просто устала разговаривать. И тут та девушка, которая спала у окна, обратилась к той, что лежала ближе к двери. Голос у нее подрагивал. «Хочешь испугаться? Обернись». Та продолжала лежать спиной к двери, говоря, что не хочет оборачиваться, спрашивала, мол, что там? «Там что-то стоит. Юль, ну хоть ты посмотри». Сначала я решила, что подруга решила нас попугать перед сном, но сердце предусмотрительно ушло в пятки. Переборов свой страх, я выглянула из-за шкафа и посмотрела в сторону двери. У меня тут же похолодело все тело и сердце бешено забилось. Я увидела в промежутке между стеной, параллельной моей, и дверью человека, девушку, которая стояла прислонившись спиной к стене. Она стояла совершенно без движения, волосы скрывали ее лицо, я видела только ее худые кисти, и тело, одетое в белое платье до пола и с длинными рукавами. Она не была прозрачной, я не видела стены и узора обоев за нею, она просто там стояла и закрывала собой эту стену! Как вполне реальный человек. Только вот откуда взяться постороннему человеку в запертой больнице и запертом кабинете? Я пялилась на нее буквально минуту, потом не выдержала, и потянулась к ночнику. С появлением света она исчезла, я не знаю, как, потому что когда включала свет, находилась спиной к двери. Мы решили ничего не обсуждать, было страшно и непонятно. Задремали при свете. Та девушка, которая первая заметила это, описывала все происходящее, как это видела я, так что пересказывать смысла нет.
История №3. Произошла буквально 3 недели назад, уже после нашего «переселения». Мы начали ходить курить в подвал, который представляет из себя длинный коридор с низкими потолками, на пол которого настелены железные листы, но по бокам находится обычный бетонный пол, так что передвигаемся мы к курилке «по стеночке», чтобы не греметь железом, особенно по ночам. По бокам — закрытые двери, однако на правой стороне есть 2 комнаты, в которые можно заглянуть — одна закрыта просто решеткой, а у второй комнаты просто вынесена дверь и поставлена рядом. Курилка, естественно, находится в самом конце коридора, прямо около второй двери. свет горит только у входа в подвал и в самой курилке, а в середине коридора всегда эдакий полумрак. Сама курилка похоже на комнату из начальных сцен первой Пилы, только со стульями и небольшим окошком под потолком, ну и еще кастрюлей по центру (заместо пепельницы). Несмотря на всю инфернальность обстановки, в этом подвале никогда не было страшно, мы туда спокойно ходили поодиночке даже ночью. Я могла взять кофе и покурить там, потягивая его. А один раз даже задремала там на полчаса, сидя на стуле. Вот и в этот раз я пошла туда после одного особенно длинного разговора, взяла 2 сигареты, планировала посидеть в спокойной обстановке, послушать, как гудит ветер за окном курилки. За более чем 2 месяца я привыкла ко всем звукам подвал — к шелесту железных листьев от ветра, и к каплям воды, и к прочим звукам. Мне там было спокойно. А тут вдруг, спустившись, я почувствовала непонятную тревогу, хотелось поскорее оттуда сбежать. Но курить хотелось еще сильнее, и я направилась к курилке. Выкурив одну сигарету, я уж было потянулась за второй, но вдруг передумала. Стало действительно тревожно. Я побыстрее направилась к выходу, стараясь идти по бетонке, так что шла вообще бесшумно, ведь я еще к тому же была в войлочных тапочках. Уже почти подойдя к выходу из подвала, я вдруг услышала совершенно посторонний звук. Это было детское хихиканье, раздававшееся прямо у меня за спиной, метрах в двух. У меня по телу пронеслась волна холода. Я машинально обернулась, звук стих, за мной никого не было. Кромешная тишина. Я стартанула так, что пятки засверкали! в секунды забралась по лестнице, пробежалась по коридору, боясь оглянуться назад, вбежала в «квартирку» и заперла дверь. Я прямо побелела от страха, глаза были навыкате. Рассказала все девочкам, теперь по ночам в одиночку и без телефонов в подвал мы не ходим.